Василий Нарежный - Избранное

Куда ж мы ее денем, ведь и ее жаль! Ба! — сказал он, подумав, — пан Иван великодушен и храбр; он не струсит, если бы и дюжина братьев Ларисиных к нему наскакала. Ты, Охрим, сам отвези девушку к пану Ивану и моим именем попроси принять ее к себе на некоторое время. Как скоро я стану на ноги, то прямо приеду к нему, порасспрошу красавицу, как называет ее в письме друг мой, Дохиар, и если она будет Ивану в тягость, то возьму к себе, а до тех пор гы безвыходно побудь при ней». — Я исполнил в точности приказание пана и теперь жду ответа».

«Хотя твой пан Вирилад, — говорил пан Ивам, — довольно глупый шут, однако на сей раз сказал умное слово. Так, милая Лариса, в храбрости и великодушии я никому не уступлю, и ты можешь оставаться в доме моем, сколько пожелаешь. Что ж до тебя, Охрим, то и без такого олуха есть кому прислужить прелестной гостье, и ты можешь теперь же уплестись домой». — «Нет, — сказала Лариса твердым голосом, — я не хочу огорчать почтенного Вирилада, доброхотству коего я вверена его другом; пусть воля его на сей раз будет исполнена». — «Им пусть этот ротозей покуда остается, — отвечал Иван, — только с тем, чтобы в доме Никанора об этом пи слова». — «Пан мой, — отвечал и, — именно приказал, чтоб о Ларисе не только в доме Никанора, но и в его собственном ни полслова о сем говорено не было». — «Право, — сказал Иван, засмеявшись, — Вирилад под старость становится разумным шутом».

Хозяин и гостья сели за стол, и первый не уставал наговаривать ей самые льстивые речи. Последняя была воспитана не в дурной школе, и потому дело шло наилучшим порядком.

После обеда Ларисе отведена комната, назначенная спальнею, когда Иван женится на Богомилии. Там стояла великолепная постель, и все уборы были блистательны. За такой знак внимания Лариса отблагодарила Ивана страстным взором, и он в первый раз белую ручку ее прижал к губам своим. Послеобеденное время проведено в саду, а вечер и часть ночи за роскошным ужином. Тут хозяин проводил гостью до дверей спальни, поцеловал ее руку, и они расстались.

Так прошли еще два дня. Час от часу пан Иван становился влюбленнее, а Лариса нежнее. Они почти не разлучались.

Вчера поутру Лариса сказала мне: «Поди к пану Вириладу и скажи, что в эту ночь будет развязка комедии». — Я счел нужным сказать Ивану, что необходимая нужда заставляет на несколько часов побывать у себя в доме. «По мне хоть в омут кинься», — отвечал он хладнокровно, и я полетел в дом Никанора.

Когда я объявил Вириладу о успехах Ларисы, то он сказал: «Дело идет на лад! Не тревожься, Охрим, что здесь ни увидишь». — После сего он начал стенать и охать час от часу громче и громче, наконец болезненно закричал изо всей силы. Никанор прибежал к недужному, а сей уверяя, что чувствует несносную резь, просил послать в Полтаву нарочного, дабы привезть славного врача, жида Измаила.

В ту ж минуту отправлен возок в три лошади, и пред закатом солнца жид явился; я получил новые наставления и побрел в дом пана Ивана.

Он водил Ларису из комнаты в комнату, держа за руку.

Наконец настали сумерки, стол набран, и любовники сели рядом. Лариса была уже не спесива и за ласкательные слова платила тем же. Стол кончился, хозяин остался с гостьей вместе в ее спальне.

Дворецкий пригласил и меня за стол, оставленный паном, ибо он так торопился, что и осьмой доли не употреблено из того, что было наставлено. После банкета я отправился на свое логовище, но не с тем, чтобы спать, подобно прочим. Едва начало на небе брезжить, я встрепенулся, вскочил, выбрался из дому и бегом пустился в дом Никанора. Я разбудил дневальных слуг и настоятельно требовал, чтоб меня представили помещику. Когда я введен был к нему, то плачевным голосом возопил: «Вставай, пан Никанор, и спаси своего нареченного зятя. Незадолго пред этим сделался ему удар, и он теперь без чувств. Домашние его, зная от меня, — а мне случайно трафилось ночевать в его доме, — что у тебя гостит теперь врач Измаил, уговорили бежать к тебе и просить о вспоможении недужному».

Пан Никанор всполошился и вскочил с постели. Слуги сбежались и начали одевать его, а другие посланы были то же сделать с Измаилом. Через полчаса хозяин, жид и, к удивлению всех, пан Вирилад собрались в гостиной, дабы всем вместе посетить больного. «Я столько люблю ближних, каковы б они ни были, — сказал пан мой, — что на смертном одре не обинуясь посещу и Ивана». Никанор поблагодарил его за такой несомненный знак дружества, все сели в колымагу и чрез полчаса были уже в доме пана Ивана. Никанор, видя, что со всех сторон господствует глубокая тишина, сказал с горестью: «Неужели пан Иван столько любим своими подданными, что они спят убитым сном, когда он борется со смертью. Ах, друг мой Вирилад! едва ли не правду говорил ты о моем будущем зяте!»

Я провел неожиданных гостей до самой спальни Ларисиной, отворил ее и ввел всех в эту обитель.

Само собой разумеется, что пан Никанор не мог остаться хладнокровным зрителем сего позорища. Он сделал некоторое движение, изображающее гнев и досаду, но Вирилад, хладнокровно удержав его, сказал: «Не ребячься, пан Никанор, ведь Иван еще не зять твой». — «Ах, друг мой! — произнес со стоном Никанор, — как много я обязан тебе за предостережение! если дочь моя будет счастлива мужем, то единственно тебя благодарить должна. Мой выбор сделал бы ее на всю жизнь несчастною». — Они все, оставя пана Ивана в недоумении, удалились.

По прибытии домой паны заперлись в особой комнате и не выходили до самого завтрака. После сего Вирилад, уединясь в свою спальню, написал к тебе это письмо и, посылая меня сюда, приказал завтра рано поутру принести ответ».

С сильным биением сердца Ипполит взял от Охрима роковое письмо, вертел его на все стороны и не смел распечатать, а особливо при постороннем свидетеле. Посему, намерясь идти в свою комнату, он сказал слуге: «Через час приходи ко мне за ответом».

Будучи в своей спальне, Ипполит вскрыл письмо и прочел следующее:

«Любезный друг Ипполит!

Из повествования, какое сделает тебе по моему приказанию Охрим, ты увидишь, как умудрился я подшутить над паном Иваном. Разумеется, что ему не видать Богомилии, как ушей своих, но это еще не значит, что она непременно будет твоею. Исполняя свято законы дружбы, я говорил о тебе с Никанором, представил ему твою любовь, платимую взаимною любовью; твои рыцарские подвиги, твои честные правила, словом, все, что может только прельстить старика честолюбивого». — «Ты говоришь хорошо, — отвечал он, — но и я не худо сделаю, когда тебя не послушаюсь. Посуди сам, что скажет все соседнее дворянство, когда услышит, что первый помещик в здешней округе единственную дочь свою выдал за бедняка, у которого даже нет собственного приюта? Не всякий ли будет иметь право сказать мне в глаза: видно, дочь твоя, которою ты столько тщеславился, была распутная девка, что не нашелся для нее жених достойнее Ипполита Голяка. Я не спорю, что он молодец изрядный, но даю тебе дворянское слово и божусь в последний раз, что дочери своей за него не выдам, пока не докажет, что у него, хотя и нет наличных денег, есть каких-нибудь вещей на двадцать пять тысяч злотых.