Леонид Костомаров - Земля и Небо (Часть 1)

Сколько же за четверть века службы в Зоне было у меня бессонных ночей... Да только бы их... Сколько было всего, что изматывает похлеще самой изнурительной физической работы; предотвращение саботажа, драк, побегов, поножовщины - кислорода Зоны, без которого не может жить и дышать она.

...Вот и знакомая вахта... Все здесь по-прежнему, и я такой же, каким был два года назад, когда в последний раз выходил через нее - с раскаленным камнем вместо бешено молотящего сердца, который уже дома швырнул меня на пол огненной вспышкой боли, погрузил во тьму на долгие дни. Инфаркт...

Ничего, оклемался. Только по выписке из больницы ушел на пенсию, в Зону уже не вернулся. Но вот замучила тоска по привычной работе, и напросился... Рапорт о возвращении на службу майора в отставке удовлетворили.

А зачем? Ой, спросить бы у себя чего-нибудь полегче... Старый дурак, заложник своих привычек, своей страшной и нужной работы...

Вот идет навстречу вечный прапорщик, здоровенный жлоб Шакалов, привычный всем дежурный контролер по прозвищу Яйцещуп.

Бдит. Меня не узнает, конечно, занятой.

Ну, Василь Иваныч, поехали все сначала? Поехали...

Здравствуй, Зона.

ЗОНА. ОРЛОВ

Вошел пожилой человек в свой старый, до противности знакомый мир, и пошло-поехало обычное... Зэки шли на работу. Урчали крытые железом фургоны, вяло зевал конвой, сдерживая рвущихся к людям, рыкающих собак, заканчивал перекличку осужденных Шакалов, в тишине утра сипел его навсегда сорванный голос: "...сорок два... сорок три..."

Медведев вошел на вахту, следом открылась дверь, и Шакалов втолкнул пятерых испуганных зэков. Они нехотя и привычно сбились в углу комнаты, с тоской ожидая наказания - провинность была написана на их угрюмых лицах.

- Разделись, быстро! - крикнул на них Яйцещуп, служака, любивший дознаваться и отлавливать нерадивых.

Кликуху свою позорную он получил за маниакальную привычку при входе в Зону щупать каждого входящего зэка за мошну, ища там скрадки-ухороны: табак, анашу и еще что-то запретное. Трудно понять, кому этот ежедневный ритуал доставлял больше сексуальных ощущений - дурному верзиле прапорщику или ухмыляющимся зэкам. Никогда он ничего не находил, но нехитрую эту процедуру превращал для себя в потешный спектакль, в ходе которого ржал и, как ему казалось, острил, что-то наподобие: "Ну что, у тебя пусто все? Небось Синичкина охмурил с утра?" Синичкин, известный в Зоне "голубой", мог стоять здесь же, что еще больше подогревало губошлепа.

Зэки неохотно разделись, прикрывая наготу, подняли глаза к потолку жалкие и униженно-злые.

- Та-ак, шо-о уши развэсилы? Спыной, спыной к нам! - крикнул прапорщик. - Сины-ычкин! Отошел, можешь одеться, пупсик... Ну, дывытесь, товарищ майор, - обратился Шакалов к Медведеву, будто и не было этих двух лет, словно вчера расстались. - Последние художества! - Шакалов сплюнул. Оглядел вдруг майора, и до него дошло. - Так вас с возвращением, что ли, поздравить? Как здоровье?

- Спасибо. Видишь, еще на одну ходку пошел, - грустно улыбнулся майор.

- Дело хозяйское, товарищ майор... - осторожно заметил Шакалов. - Но я после пенсии - сюда ни ногой. Хватит, насмотрелся на этих мазуриков! гаркнул: - Стой нормально! - боковым зрением уловив шевеленье в углу. Подывитесь...

Медведев обернулся, чтобы полюбоваться. Спины над чахлыми ягодицами осужденных вздулись и покраснели до синевы, словно пороли их нещадно кнутом.

Подойдя ближе, майор усмотрел на телах в синюшно-красных отеках свежие наколки: у двоих кресты с распятием Христа, у третьего - большой полумесяц и маленькая мечеть под ним.

- Вчера же всех осматривали. А за ночь уже намалевали! - развел руками, отдуваясь от злости, прапорщик.

Медведев озабоченно кивнул ему, еще раз оглядел красноспинных.

- Фамилия? - спросил спину - обладательницу полумесяца.

- Цесаркаев, - весело ответила с кавказским акцентом спина.

- Почему не крест? - задумчиво спросил Медведев.

- Мусулманын, гражданын началнык... - обидчиво протянула спина.

- Ну да... В изолятор! - кивнул конвою. - И сколько таких? - обернулся Медведев к Шакалову.

- Да с полсотни уже набралось. Но это последние...

Цесаркаева вывели, а Медведев рассматривал следующую спину сгорбленную, стариковскую. Шакалов возмущенно помотал головой:

- Это вообще отдельный случай... Кукушка, повернись!

Дед повернулся, и взорам предстал большой портрет генералиссимуса Сталина. Человеческая плоть словно изгоняла вождя народов - грудь по татуировке была изрезана, шрамы только-только зарубцевались.

Медведев, наклонив голову, рассмотрел лик вождя, поднял глаза на седовласого, ухоженного старика Кукушку. Тот смотрел чистыми голубыми глазками - ну прямо ангел...

- Чего это ты вдруг? - осторожно спросил майор, показав на сурово хмурившегося вождя, поросшего седым волосом по впалой груди зэка. Одевайся...

- Дак я сводил ее, - радостно сообщил старик. - И крест на спине... тоже сводил.

- Тоже... мусульманином заделался! - выдохнул Шакалов.

Кукушка реплику пропустил мимо ушей, продолжал говорить деловито-рассудительно, одновременно неспешно одеваясь.

- Это я в тридцать седьмом наколол. Чтоб не расстреляли. Тогда ведь как было: если... он у меня на сердце, - показал на грудь, - стрелять, значит, не будут. А теперь-то зачем? На волю скоро. Вот ляписом и ножичком решил свести со своего сердца мавзолей. Не совсем удачно, согласен.

- А крест зачем сводил?

- Я свой крест уже относил... - серьезно ответил зэк.

- Никто не спасался... никаким портретом, - вставил злой Шакалов. Расстрел - и хана.

- Спасался, еще как спасался, - упрямо, надув губы, как маленький ребенок, возразил дед.

- В санчасть, - показал Медведев на него вошедшему конвоиру, тот грубо подтолкнул на ходу одевающегося старика. - Повернулись! - приказал стоящим. - Фамилии?

- Бакланов... Кочетков... Синичкин... - ответили голые вразнобой.

У последнего спина была чистая, Медведев, оглядев его, отметил: наколка-родинка на щеке, припухла красно-синяя точка. Майор знал, что этот знак на щеке означает приниженность в среде заключенных.

Синичкин странно тушевался под внимательным взглядом майора.

- Ты чего? - спросил, увидев это, Медведев. - Ну, кто тебе это поставил? - указал на родинку.

Худощавый, женственно мягкий в движениях, чуть жеманный Синичкин совсем растерялся, покраснел; заходили руки, приоткрыв наготу, которую он старательно прятал. Бакланов и Кочетков, стоявшие спокойно и открыто, улыбались ехидно.

- Что за смешки? - перевел на них суровый взгляд Медведев.

Лица у обоих мгновенно стали пусто-отсутствующими.

- Опустили они его, что... - безразлично махнул рукой Шакалов. - вот и пометили. Ему через три дня выходить, воля тоже пидоров должна знать...