Евгений Козловский - Шанель

Идиотов, тем не менее, с десяток набралось: во-первых, разумеется, самаинициаторша: обернув вокруг давно уж не соблазнительного телачерную кисею, заколов ее в нескольких местах булавками и брошами и украсив звездами из фольги и всеми, сколько было, бриллиантами, изображалаонаю Ночь; потом -тридцатипятилетний, однако, уже миллионер -- композитор-еврей с русской фамилией: тот вырядился туркою, надев феску, курточку и перетянув необъятный живот широченным красным кушаком, впрочем, возможно, имея в виду и Тартаренаиз Тараскона; женакомпозитора, эссеистка, переводчицаи авторицатекстов, тоже толстая, не поленилась представить негритянку и, подпив, пелапод Эллу Фитцджеральд, кстати, весьмамило пела; двое второстепенных актеров с Таганки, кажется, любовники, довольно похоже костюмировались и загримировались в Ленинаи Сталинаи всё ходили под руку, разговаривая один картаво, другой -- с восточным акцентом, причем время от времени речевыми манерами менялись; подвальный художник без фамилии, по громкому имени Ярополк2, явился в бумажном цилиндре, сплошь усыпанном машинописным текстом, который, когдая попытался его разобрать, оказался не по моим мозгам глубокомысленным и концептуальным; ленинградская поэтесса, недавно отсидевшая год, отделалась папье-машевым носом с усами и очкамию Прочие же гости: известный актер наамплуазлодеев и роковых мужчин, бывший приятель ныне уехавших писателей; модная певичка-гитаристкаАльбинаКороль3; литератор-красавец Эакулевич4, умудряющийся печататься то здесь, то там; трое очень молоденьких и очень неказистых француженок-коммунисточек; еще несколько иностранцев, еще несколько художников и, наконец, я -- мы не нарядились никак, отговорившись кто чем (я, например, тем, что костюмированным не смогу снимать, не разрушая инкогнито, аЮна -- я знал -- страсть как любилаполучать фотографии своих сходок и празднеств, -Хозяева, что ли, требовали?), акто и ничем не отговариваясь.

Глупо выглядели мы, дураковато -- и костюмированные, и не костюмированные, во всяком случае, покудане перепились, кто перепился, и только однаженщина, одетая маркизою Помпадур или фрейлиною двораЕе ВеличестваИмператрицы Екатерины Второй, -- только однаэтаженщинане былашутихою во всеобщем бедламе, ибо великолепное, словно нанее пошитое из дорогих тканей платье, обнажающее плечи и натреть оставляющее насвободе высокую с нежной кожею грудь, -- ее платье с огромными фижмами, что сами по себе создавали вокруг нее дистанцию, занимая сразу три стула: видать, взялав костюмерной какого-то очень богатого театра, Большого, пожалуй, -- платье это удивительно шло ей, ее тонкой фигурке, подобной поставленному напопазначку бесконечности, ее маленькой, изящной, увенчанной седыми, почти не нуждающимися в классической пудре буклями, ее черной мушке нащеке, -- естественной, как я узнал в ту же ночь, родинке. Гордая осанкаженщины выявляланеподдельный, некостюмированный аристократизм. Тайна, тонкая тайнавиталавокруг фрейлины двора, экранируя ее от атмосферы вымученности, распиравшей салон. Дарья, приселафрейлинав реверансе, когдаЮназнакомиланас, и я, склонясь, поцеловал маленькую ручку с натурально старинным: изумруд в золотом кружеве, -- перстнем науказательном пальце, не по-гаерски поцеловал, как единственно и было прилично в этом балагане, а, онемев, в натуральном почтении. От ручки шел аромат, ставший позже моим любимым, моим привычным, моим навязчивым ароматом, -- смесь запахов пудры и дорогих духов. Онаактриса? сказал я, надеясь ошибиться, наухо Юне. Где играет? Врач, ответилаЮна. Логопед. Моя старинная подруга.

юно знаю я, что ваши плечи, = я целовал уж их во сне, = нежны как восковые свечию[5]

Фамильный перстенью платье, перешедшее по наследству от пра-пра-прабабушкию сочинял я, понимая, что сочиняю миф, ибо какие наследства, какие, к черту, фамильные перстни пережили б три четверти векабесконечного, до самого дна, перемешивания и безжалостнейшего, тотального искусственного отбора? -- так оно и оказалось: покойная дашинамама, происхождением из судомоек, наменялав войну много разного барахланаобкомовские пайковые излишки. Мебельный гарнитур карельской березы, стиль модерню

Сели провожать старый год, по поводу которого ни у кого, собственно, не нашлось сказать ничего доброго, поэтому разговор между рюмками водки с винтом шел разномастный: литератор Эакулевич снисходительно высмеивал атеизм француженок-коммунисток -- те же горячились и путали русские глаголы; композитор делился замыслом рок-оперы из жизни Сталина, которую напишет, когдаокажется там, и которая, конечно же, станет боевиком, не понимая, дурак, что там с его весьмасомнительным талантом такой карьеры, как здесь, не сделает никогдав жизни, даже нажизни Сталина; актеры-любовники, перебивая друг друга, несли сплетню о некоем кинорежиссере Долгомостьеве6, я его прекрасно знаю, вставлялаЮна, он у меня бывал раз сто, вы помните, Мишенька? такой плюгавый! -- который якобы мог спать только со свежими трупами и всем любовницам перед актом перерезл глотки, -- аМишенька, роковой мужчина, тоном человека, весьмаи весьмаосведомленного, поправлял, что все, дескать, не так, что дело, дескать, политическое, и замешанав нем эсеркаКаплан, Фани Исаковна; певичкаАльбинаКороль рассказывалахудожникам о частной жизни Окуджавы (с нею); ленинградская поэтесса, нервно дергая папье-машевый нос, пугалалагерными ужасами не понимающих по-русски иностранцевю ОднаДашенькасиделакак замороженная, словно и не слышаникого, действительно не слыша, упершись взглядом в телевизионный экран, шестьдесят один по диагонали, накотором беззвучно отплясывал ансамбль Александрова, и вдруг встрепенулась, глазаее, сбросив поволоку, заблестели живой влагою: тише! тише! едване уронив фижмами стул, рванулась онак ЫРубинуы и повернуларукоятку звука: тише! Президент Страны И Вождь Коммунистической Партии Лично косноязыко, цокая в паузах, поздравлял Свой Народ, Строитель Коммунизьма, С Наступающим Новым Годом, Годом Очередных Трудовых Побед И Небывалых Свершений, и все мы замерли, и над столом повисланеобъяснимая тишина, необъяснимая, ибо ни в ком из нас, разве во француженках-коммунистках, не было пиететаперед вождем: в гробу мы все его видали, в белых тапочках, с его золотым оружием, цоканьем и Трудовыми Победами, однако тишинаповисла: ни один из нас не посмел, не сумел нарушить дашино напряженное внимание -- шампанское замешкались разлить с первым ударом спасских курантов. Когдаже разлили, Дашенькасновасиделапотухшая, уйдя в себя, сиделаи слегкаобмакивалагубы во вдове Клико -- антиСоветском шампанском.

Тост! потребовалаЮна. Произнесите же кто-нибудь настоящий новогодний тост! Нельзя же так! Ну, товарищи! Легко сказать, тост! Чего можно было всерьез желать наступившему году, чего ждать от него? Чтобы все оставалось по-старому, так как любая новость оборачивается, как правило, худом? Но разве это настоящий новогодний тост?! Таварышшы! с грузинским акцентом начал таганский Ленин. Дарагыы таварышшы! Братья и сестрыю