Евгений Козловский - Шанель

Они все четверо оказались в одном сумасшедшем доме, точнее -- в сумасшедшем поселке, сумасшедшем городке, ибо психиатричканаулице Бехтерева, неподалеку от метро ЫКаширскаяы, печально известного своим Блохинвальдом -психиатричкаэтасостоит из доброго десяткакорпусов и занимает целый квартал; квартал обнесен глухим забором, снабженным массивными металлическими задвижными воротами нарельсах: воротами вроде тюремных или почтового ящика. Все четверо: Ксения в качестве врача-интерна, прочие -- чистыми пациентами.

ДашазагремеланаКаширку, покая еще был в Тбилиси: перипетии я узнавал отчасти актуально -- из многочисленных междугородных звонков, которыми не оставлял Ксению всю командировку, отчасти -- ретроспективно. В тот вечер, двадцать второго, в вечер несостоявшегося ужина, Ксения, встревоженная телефонным моим сообщением, разыскалаМышкина, с горячечным возбуждением считающего и пересчитывающего под фонарем у общежития литеры Ыоы в передовице последней ЫL`Humanitйы, и, так и не добившись разумных объяснений относительно смысластранного этого занятия и потому не отпустив Мышкинаот себя, погналанатакси к матери. Вовремя: вместо ожидаемой пустой кабины, которую они вызвали, раздвинувшиеся лифтовые двери явили молодым людям Дашеньку, совершенно голую, в одних только золотых туфельках натолстом высоком каблуке и с ключами от машины напальчике: я самаю я и самакак-нибудь доберусью подумаешью Валькау меня еще попляшетю самозванка, фарцовщицаю Тушинская воровкаю Бог знает, сколько им сил понадобилось, чтобы водворить Дашеньку домой; около нее, конечно, следовало бы дежурить круглосуточно, но в случившемся позже Ксению я не виню: онаведь, по сути, осталась одна, без помощников: при Мышкине и при самом требовалось дежурство, ибо мрачная скрытность и неясные угрожающие намеки женихадавали врачишке довольно поводов для опасения. Словом, так или иначе, атри дня спустя Дашенькаускользнулаиз-под недостаточно тотального родственного надзораи -- насей раз Конторою -былазадержанапри попытке продефилировать по Красной площади nue, и тут уж, естественно, больницы стало не избежать, хорошо еще -- не тюремного типа.

Мышкин попал в дурдом, защищая будущую тещу: заверив Ксению, что глупостей делать не станет, он воспользовался свободою и устроил умность: сочинил письмо наимя =эЛПээЛаЛично и снес наСтарую площадь, сдал под расписку в окошечко. Что заключалось в письме, так, думаю, навсегдатайною и останется, однако, получившему незадолго до того письмо аналогичное, мне вполне по силам вообразить набор обвинений, требований и гневных инвектив, обрушившийся наголовы Глубокоуажаэмого Нашего Рукоодителя Родьной Коммуниссьсиссьськой Парьтии И Не Менее Родьного Совейссьського Пьрависсьсью (Боже! сновая, обезумев, быком кидаюсь накрасную тряпицу! Я лихорадочно перелистываю исписанные страницы и начинаю выискивать, вычеркивать улики против себя, против своей болезненности, закомплексованности, выискивать и вычеркивать унизительный этот, натужный юмор, направленный наверх, но то остервенение, с которым я черкаю, прорывая насквозь, бумагу, вдруг озадачивает, останавливает меня: не более ли еще обнаженно выдает оно мою изломанность, неполноценность?! и юмористические местаостаются как были, ая так и не становлюсь в глазах гипотетических читателей эдаким надмирным, надвременным мудрецом-буддистом, то есть персонажем совершенно цирковым, и продолжаю про Мышкина) юмне вполне по силам вообразить набор обвинений, требований и гневных инвектив, обрушившихся наголовы бедного дяди Ноликаи преступной, безнравственной Его дщери новоявленным Иеремией, -- тем более, что и реакция властей с достаточной полнотою подтвердила, что мое воображение сработало в правильном направлении: в тот день, к вечеру, Мышкин был арестован, препровожден в Лефортово, оттуда -- через неделю -- в институт Сербского, апотом -- наКаширку. Там он сидел тихо и целыми днями сочинял бесконечное объяснение, почему он а) не сумасшедший; б) ничего не имеет ни против нашего замечательного государственного и общественного строя, ни против =эЛПээЛаЛично, атолько хотел бы, чтобы исключительного человекаи полезного членаЛучшего В Мире ОбществаДарью Николаевну Мертвецову по праву давнего знакомстваприняли, наконец, и обласкали, восстановив таким образом как ее представление о справедливости и мировой гармонии, так и -- автоматически -- пошатнувшееся психическое здоровье Дарьи Николаевны. Несколько случайных листков из середины этого грандиозного сочинения я, благодаря Ксении, имел случай прочесть: весьмаоригинальная структураего вполне моглабы дать литератору (жаль только, что литераторы, способные воспользоваться такими поводами, давно все поуехали) повод для довольно яркого -- как по форме, так и по содержанию -произведения: любая фразаосновного текстаснабжалась десятком страниц примечаний, примечаний к примечаниям и примечаний к примечаниям, написанным к примечаниям, -- впрочем, комментарии эти если и были безумны, то, пожалуй, в той только степени, какой требует безумие нашего уникального партийно-государственного аппарата, аппарата, который с вечной настороженностью злого, закомплексованного (замечаете перекличку с автопортретом в предпредыдущих скобках?), но физически сильного горбуна, ежесекундно опасающегося и потому ожидающего насмешек по своему поводу со всех сторон, насмешек, закоторые не умеет заплатить той же монетою, и потому всегданоровящего читать меж строк и дающего порою иным текстам такое истолкование, до какого ни автор, ни читатель сами по себе в жизни бы не додумались. И вот Мышкин, упреждая своих не в меру мнительных адресатов, стал сам давать каждой фразе документа(из которых, правду сказать, многие не были искренними или начисто лишенными иронии) все вероятные, все невероятные и даже вовсе уж абсурдные истолкования, давать с тем, чтобы тут же категорически откреститься от них до того даже, что ему, автору, дескать, такое никогдаи в голову не приходило; что имеет он в виду сказать этой фразою именно и только то, что ею говорит, асовсем не то, что можно подумать, читая ее в инфракрасных лучах, справаналево, снизу вверх, по диагонали или ходом шахматного коня. Условиями освобождения Мышкину поставили во-первых -- осознание факта, что то, начальное, главное письмо наИмя было сочинено и отослано в состоянии умственного расстройства(ибо, объяснили, осознание болезни есть первый признак выздоровления), во-вторых -- безусловный отказ от каких бы то ни было дальнейших писаний и выступлений, но покудаМышкин, несмотря науговоры Ксении, условий гордо не принимал.

Что же касается Герыю Гераоказалась наКаширке значительно раньше, почти сразу же после нашего с нею развода. Ее состояние постепенно улучшалось, ремиссия обещалабыть устойчивою, и тут произошласлучайность, пустившая наветер все старания медицины. Дело в том, что врачи-интерны в течение годичной практики каждые полтора-двамесяцаменяют отделения. И уже тихая, успокоившаяся, ожидающая не сегодня-завтравыписки Гера, гуляя по коридору в ужасном больничном балахоне, увиделанового практикантаи вдруг страшно, как в каратэ, заоралаи бросилась нанего, сбилас ног, началадушить, -- Геру едваоттащили, излупцевали и сновазаперли в буйную палату, в палату с тюремной решеткою наокне. Стоит ли говорить, что новым практикантом былаКсения? Этот случай, пересказанный ею, сразу, словно лампа-вспышкасработалав темной комнате, разъяснил мне психологические загадки гериного предразводного поведения, открыл тайну чудовищной, нелогичной измены с магазинным алкашом. Гера(понял я вдруг) виделанас с Ксюшею, видела! возможно -- выслеживалаи, не в силах перенести мою измену или унизиться до объяснений и упреков, демонстративно -от отчаяния -- затащилак себе (ко мне!) в постель первого попавшегося мужика: чем хуже, тем лучше! подгадав это все как раз под мое возвращение домой. А Ксения, ее образ, естественно, остались в герином сознании символом главного ужаса, главного кошмаражизни, который, конечно же, следовало уничтожить, истребить, стереть с лицаземлию Да, виноват я был перед своей женою, безмерно виноват, и, по-хорошему, должен был вину искупить: дождаться относительного улучшения гериного здоровья, забрать бедняжку к себе и долгим, бесконечным подвигом заботы и любви хоть отчасти нейтрализовать зло, причиною которого стал; но увы, увы! не по силам оказалось мне такое, не по размерам души.