Федор Сологуб - Том 2. Мелкий бес

Сологуб перепутал основные понятия при совершенной правильности последующих вычислений; преобразуя уравнения, перенес известные величины в одну часть, а неизвестные — в другую, позабыв переменить знаки на обратные; и в выводе вместо «плюса» мы ставим «минус», вместо «минуса» — «плюс»; жизнь его называем смертью; смерть — жизнью.

Да, он проводит по всем путям смерти вплоть до… жизни. Исходит от «1» — недотыкомки. Комбинирует недотыкомок в сложные формулы, в сложные дроби. Сложна формула его смерти: но числитель преобразованной формулы по сокращению оказывается равным нулю: этот момент есть момент появления смерти; и неизменно она обманывает: зовет в небытие, а показывает «обители светозарные». Почему?

0/1 = 0, жизнь = 0 — вовсе не правда; ведь отправная точка — скрытая в жизни смерть; и дробь есть дробь смерти; формулу 0/1 = 0 надо читать так: смерть = нулю; смерти не существует.

А самый конец (Митя бросается из окна, Коля тонет, милая дама убивает стилетом Рязанова, Мошкин топится) иногда случаен, но чаще нелеп, нелогичен, вымучен.

Пока Сологуб, переряженный в колдуна-армянина, поил нас водой смерти (водой живой), мы брызнули на колдунка водой жизни (смерти), и стал колдун уменьшаться; остался халат да шапка: там что-то попискивало: это был милый, маленький ёлкич, запутавшийся в одежде. Дети, возьмите ёлкича, поставьте на столик: скоро ёлкич большим дядей вырастет.

И дядя ёлкич вырастает — большой, большой дядя: перед нами большой писатель, певец новой жизни, обителей светозарных — от них же сердце надеждой горит.

Поклонимся ему поясным поклоном.

Русский народ сложил горькую песнь о горьком горе. Горькое горе темной на Русь навалилось теменью. Жизнь на Руси скрылась в темном углу: темны лица россиян. Сологубу дали задачу: по темному пятну на лице у обитателя Мстиславля (или Сапожка — все равно) конструировать чистую тень. Погруженный в это занятие, он забывает, что работает с отрицательными величинами (от '-1' — до '∞') и опускает минусы; так начинает он полагать, что одна недотыкомка или бесконечность недотыкомок суть положительные величины. После долгих вычислений восстанавливает бесконечную (чистую) тень, обозначая ее знаком бесконечности:?. Тогда образ, свободный от тени, вынужден он обозначить '-∞', по контрасту. Получается абсурд: отрицательная величина — милая девушка Рая; положительная — теневая лихорадка. К '+∞' насильственно приставляется минус; к '-∞' так же насильственно приставляется плюс (основные плюс и минус вынесены за скобку). Имеем в одном случае '+' на '-'; в другом случае '-' на '+', в обоих случаях получаем минус, т. е. жизнь и смерть суть отрицательные величины. Отсюда необходимость перейти либо к недотыкомке, соединяющей в себе пустую суету жизни с полным покоем смерти, либо к чему-то, абсолютно несоизмеримому с ветхими образами как жизни, так и смерти: «Смерть повержена в озеро огненное… Се творю все новое» («Откровение»).

И подсознательная стихия Сологуба раздваивается: видит милую Раю и Раину тень, лихорадку. Но ветхим, аскетическим, мертвым сознанием своим хватается за тень, распыляя Раю в облако грез: а Рая реальная, живая, милая: осветите только ее со всех сторон; пуще дивная ее красота озарится; тень исчезнет.

Рая — душа русской правды: но она в тени; в тени и мы, а с нами и Сологуб. Вообразил себя буддийским бонзой и воссел на корточках перед темным углом. Буддизм хорош на Тибете; в Сапожке он только дыромоляйство: сидит в избе, а в избе дыра; молится в дыру: «Изба моя, дыра моя — спаси меня». Но большое его юродство больно нас обличает: ведь дыромоляи и мы, только скрытые. Наше тайное стало явным у Сологуба. Он взял да и сел в угол как был: в сюртуке, со стаканом чаю; сел нам во обличение. И, обличенные им, должны мы ему сказать: «Тебе говорим: встань».

Сидение на корточках в углу перед собственной своей тенью — юродство, т. е. рыцарский подвиг: в Западной Европе издавна водились рыцари, возбуждая, почтение; а в Сапожке издавна водились юродивые, возбуждая страх суеверный. Возбуждает страх и сидение Сологуба перед пустым углом: полно, не дети мы. Подойдем же к этому громадному художнику и скажем ему:

— Спасибо тебе, человек Божий: посохом указал на безглазую нашу смерть, и мы увидели, что нет у нас безглазой смерти!

1908

Настоящие 13 отрывков составляют лишь часть дополнений и разночтений, выявленных нами сверкой печатного текста «Мелкого беса» с текстом рукописным, xранящимся в Институте русской литературы Академии Наук СССР, в архиве Ф.К. Сологуба. Здесь нами даются лишь те впервые публикуемые материалы романа, которые имеют характер законченных эпизодов — глав, или, будучи лишь вариантами известного ранее текста, дают дополнительные данные для социологического понимания произведения и его персонажей. — Ред.

1. Наташке и хотелось украсть сладкий пирог и потихоньку съесть его, да нельзя было: раз — что Варвара торчит около нее, да и только, не выжить ее ничем; а другое — если и уйдет и без нее снимать со сковороды, так она потом посчитает по следам на сковороде: сколько нет, столько пирожков потребует, — никак украсть нельзя ни одного. И Ната злилась. А Варвара, по обыкновению своему, ругалась, придираясь к служанке за разные неисправности и за недостаточную, по ее мнению, расторопность. На ее морщинистом, желтом лице, хранившем следы былой красивости, неизменно лежало брюзгливо-хищное выражение.

— Тварь ленивая, — кричала Варвара дребезжащим голосом, — да что ты, обалдела, что ли, Наташка! Только что поступила, да уж ничего не хочешь делать, — ничевуха поганая.

— Да кто у вас и живет, — грубо отвечала Наташа.

И точно, у Варвары прислуга не заживалась: своих служанок Варвара кормила плохо, ругала бесперерывно, жалованье старалась затянуть, а если нападала на не очень бойкую, то толкала, щипала и била по щекам.

— Молчать, стерва! — закричала Варвара.

— Чего мне молчать, — известно, у вас, барышня, никто не живет, — все вам нехороши. А сами-то вы, небось, хороши больно. Не в пору привередливы.

— Как ты смеешь, скотина?

— Да и не смеивши скажу. Да и кто у такой облаедки жить станет, кому охота!

Варвара разозлилась, завизжала, затопала ногами. Наташка не уступала. Поднялся неистовый крик.

— Кормить не кормите, а работы требуете, — кричала она.

— На помойную яму не напасешься хламу, — отвечала Варвара.

— Еще кто помойная яма. Туда же, всякая дрянь…

— Дрянь, да из дворян, а ты — моя прислуга. Стерва этакая, вот я тебе по морде дам, — кричала Варвара.

— Я и сама сдачи дать умею! — грубо ответила Наташка, презрительно посматривая на маленькую Варвару с высоты своего роста. — По морде! Это что тебя-то самое барин по мордасам лощит, так ведь я — не полюбовница, меня за уши не выдерешь.