Дмитрий Красавин - и здесь холодно

- Так значит, тебя ни политика, ни философия не интересуют?

- Я от политбесед устал еще на работе.

Сантипов снова сел за стол, выдержал небольшую паузу и перешел к сути проблемы:

- С понедельника в больнице будет большое пополнение. Из твоей палаты выписываем Канорского и Вишнева. Вместо них поселим двух новеньких.

- Параноиков или шизиков? - поинтересовался я.

Сантипов поморщился:

- Не говори так о больных. Все они, в сущности, несчастные люди. А ты к тому же, и сам еще пациент нашей больницы.

- Извините, - мне действительно стало неловко за свои слова, - больше не повторится.

- Твои новые соседи, - продолжил Сантипов, - не обычные больные, отклонения психики у них незначительные, но носят политическую и религиозную направленность. В обычное время власти смотрят на таких людей сквозь пальцы (что с дурака возьмешь?), а сейчас, накануне Олимпиады, приходится принять меры по их временной изоляции от общества.

- Они что, буйные?

- Буйных я б к тебе не подселял. Просто, государство их изолирует. Олимпиада - это масса зарубежных гостей: спортсмены, болельщики, журналисты. Не все едут к нам с добрыми намерениями. Не надо забывать, что среди туристов немало таких, которые прибыли в Союз с единственной целью - собрать как можно больше негатива о нашей стране. А какой-нибудь Комаров только и ищет случая, чтобы все Советское грязью облить. Тут они и встретятся. Клейма, что он с отклонениями, у него на лбу нет, сам понимаешь...

- А Вы б поставили, - сиронизировал я.

- Тут не до шуток.

Сантипов нагнулся к кипящему чайнику, вытащил шнур из розетки и, разлив кипяток по стаканам, продолжил свой инструктаж:

- Всегда помни, что имеешь дело с больными людьми. Всякие споры с ними на политические, религиозные, философские темы - бесполезны. Больному невозможно доказать, что белое - это белое, а черное - это черное...

- Ты пробовал доказать Камотской, что она не Терешкова? - внезапно огорошил он меня как бы не относящимся к теме разговора вопросом.

- Я вообще с ней никогда не разговаривал.

-И не надо. Она забудет о Терешковой только после излечения. Насильно уверять ее в том, что она - это она и никто иной, не только бесполезно, но и вредно.

Я подвинул к себе горячий стакан с чаем, подул на воду, пошевелил в стакане ложкой:

- Вы сахар не положили.

- Ах, да. Извини.

Сантипов снова встал из-за стола, подошел к шкафу, вытащил из него сахарницу, протянул ее мне:

- Угощайся.

Я принял от него сахарницу, подсластил чай. Разговор перешел в русло обычных житейских проблем.

В тот вечер по странной логике больного человека, не учтенной главным психиатром больницы, я твердо решил в подробностях познакомиться с "ненормальным" мировоззрением своих будущих соседей.

Июнь 1980 года.

В понедельник, 2 июня, в палату привели Комарова и Валевского. Первые дни своего пребывания в больнице они держались от всех обиняком - в разговоры с больными и персоналом старались не вступать, на прогулках уединялись в дальних уголках парка. Белая бородка Комарова и сверкавшие на солнце очки Валевского почти всегда мелькали недалеко друг от друга. По интенсивности их колебаний нетрудно было догадаться - спорят между собой собеседники или ведут неспешный разговор на какую-нибудь отвлеченную, малозначащую тему. Однако, при всяком моем приближении к ним, разговоры стихали или намеренно переводились на непонятные для меня рассуждения о способах решения задачи Дирихле. Это несколько задевало мою гордость, и я, первоначально настойчиво искавший контактов с моими новыми соседями, стал демонстративно избегать всяческого общения.

Конец взаимному отчуждению положил Комаров.

Середина июня 1980 года.

Больничная палата номер 23. В палате трое - я, Комаров и старожил больницы, В.Ф.Г.. Только что закончился тихий час. Комаров продолжает отдыхать на кровати. В.Ф.Г., сидя у окна, сосредоточенно рассматривает ногти на левой руке. В таком положении он может сидеть и час и два, пока не тронешь его рукой за плечо. Я, подняв подушку повыше и облокотившись на нее спиной, только что перевернул последнюю страницу очерка И.С. Тургенева "Казнь Тропмана".

Очерк прочитан, перед глазами все еще стоит громадная толпа людей, пришедших посмотреть на процесс казни. Смотреть на то, как Государство убивает человека, для них хорошенькая забава, чудный способ немного пощекотать нервы. Воображение рисует катящуюся по подмосткам окровавленную человеческую голову с искривленным судорогой ртом...

- Господи! Какая звериная душа должна быть у человека, чтобы из смерти ближнего устроить развлекательное шоу!

Эту фразу я произношу, должно быть, вслух, потому что Комаров, очнувшись от дремотного состояния, резко переспросил:

- Что Вы сказали?

- Извините, я просто разволновался. Читал "Казнь Тропмана". Слыхали?

Комаров присел на кровати:

- И кто это додумался в психбольнице такие книги держать?

Я не обратил внимания на его реплику. Мне надо было выговориться, найти понимание, и я продолжил:

- Подумайте только! Среди многолюдной толпы один лишь герой очерка понял - это зрелище оскорбительно для человека, оно унижает, оно недостойно... Лишь один!

- А зачем же он сам смотрел?

- Он не смотрел. Он отвернулся в последний момент.

В.Ф.Г. продолжал рассматривать свои ногти, настолько погруженный в свое занятие, что абсолютно никак не прореагировал на разворачивающуюся дискуссию.

- Как же Вы собираетесь проситься на выписку, если считаете необходимым отворачиваться от мерзостей жизни? По-страусиному - голову в песок,выходит, достойнее? Отвернуться, закрыть глаза на все Зло мира... Вы же не сможете жить на воле! Для Вас противопоказано лишаться крепких стен и решеток на окнах. - Комаров откинул одеяло и сел на кровати, посматривая на меня со снисходительной усмешкой.

Для меня было очевидно, что он не прав, я был уязвлен тоном его замечаний, разволновался и, вскочив с кровати на пол, в пижаме, босиком, размахивая руками, начал говорить сбивчиво, торопливо:

- Вы... Вы.. Поймите, наконец. Не замечать и не участвовать - разные вещи! Смотреть это зрелище - значит, быть частью толпы, на потеху которой оно устраивается, значит быть соучастником! Вся эта жаждущая крови толпа соучастники преступления! Все, все они - преступники. Неужели, Вы, человек образованный, не понимаете? Вы! Да что я говорю - читайте Тургенева!

- Если Вы будете так сильно волноваться, я не буду с Вами разговаривать.

- А я и не приглашал Вас к разговору!

Мы оба на какое-то время замолчали. Я положил книгу на стоящую сбоку от кровати тумбочку и, снова упав поверх смятого одеяла, демонстративно отвернулся от Комарова. Прошло пять, десять минут...

- Разрешите, я перечитаю книгу? - услышал я над собой голос Комарова.