Владимир Крупин - Ловцы человеков

Там всюду ледяные горы,

Там стужа люта в декабре,

Нехо-о, ох нехорошо зимой в тундре.

Припев:

Ой-ла-ли-ла, бежит олень,

Ой ла-ли-ла, лежит тюлень.

Там нету клуба, нету сцены,

Там люди холодны, как стены,

Ой ла-ли-ла, худое дело,

Где ж будем ставить мы "Отелло".

Припев и финал:

Ой-ла-ли-ла, бежит олень,

Ой ла-ли-ла, лежит тюлень.

Ой ла-ли-ла, гибнет человек:

Пришлите де-е, пришлите денег на побег.

Оказывается, это была песня лагерных артистов.

- Нас вообще многому блатняги учили, - сказал Стас. - "А легавые в то время на облаву идут... Двадцать пуль ему вдогонку, пять застряло в груди". Именно в груди, а не в спине. "Молодая комсомолка жулика хоронит". Это тебе не окуджавская "привычно пальцы тонкие соскользнули", слово подобрал змеиное, "соскользнули к кобуре". А вторая струя была советские песни, я плакал, когда пел "Летят перелетные птицы... Не нужен нам берег турецкий, чужая земля не нужна", плакал. "Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех".

- А я плакал над "Враги сожгли родную хату", вспомнил я. - "На груди его светилась медаль за город Будапешт". За счет России спасен и Будапешт и вся Европа, она очень благодарна.

Вступила и немногословная Галина Васильевна:

- Я в детстве пела русские песни, особенно "Ой да ты, калинушка".

Конечно, мы с чувством исполнили "Калинушку". Петь можно было очень громко, на многие сотни километров никого. Только ворон слушал нас, да песцы, да еще не залегший в берлогу медведь.

- А еще одна струя в нас вливалась, - сказал Стас, - это классика. Это когда учился в университете.

- Да, - подхватил и я, - я заметил, что мы, приехавшие в Москву, и относились к ней с большей любовью, чем москвичи и вскоре знали ее лучше. Все театры, все выставки, консерватория, зал Чайковского, и везде успевали. Еще и работали.

Слава проникновенно и негромко запел:

- "Ой да командир майор, Богу молится, Богу молится, всем жить хочется".

- А зэковскую патриотическую знаете? - спросил Стас. - "Вот я стою на стреме, держу в руке наган, и вот ко мне подходит неизвестный мне граждан...?

- Знаем, - ответил я. - "Советская малина собралась на совет, советская малина врагу сказала нет". Не выдал он за жемчугу стакан "заводов советских план". А все равно, собаки, посадили. "С тех пор его по тюрьмам я не видал нигде". Сейчас за копейки все выдадут. Молдова для НАТО все военные секреты выворачивает.

Спели мы и "При лужке, лужке" и "Лучину" и даже поднялись до воспоминаний о первых стихах. "Кого люблю и с кем вожуся, не твое дело, Дуся", - так, четко и с достоинством писал в восемь лет Станислав Юрьевич. Вспоминали ушедших от нас, много говорили о Георгии Васильевиче Свиридове, о Шукшине, Глебе Горышине, Рубцове. И о живых, конечно, говорили.

Юра тем временем, считая, что наши входы и выходы остудили вагончик, снова расшуровал печку. Пламя гудело, добавляя свои отблески к свету керосиновой лампы. Около начала трубы металл покраснел как в кузнице. Мы просили больше не подкладывать.

Слава и Юра как люди помоложе, покарабкались на второй этаж сколоченных из грубых досок тюремных нар. То есть похожих на тюремные. Мы легли внизу. Так и то было невыносимо жарко. Каково им было наверху. Между тем Слава храпел так молодецки, что Стас проговорит экспромт:

"Как если б вся Вселенная храпела,

так спит спецназ, вернувшись после дела".

Видимо слово "спецназ" мгновенно разбудило Славу и он оживленно заговорил:

- Спецназ, альпинизм, горячие точки выработали во мне два правила: в группе нет слабых, но есть тот, кто слабее тебя. И второе: жизнь товарища всегда дороже твоей.

- Да! - неожиданно сказал Стас, казалось, уже засыпающий: - Вот чего не забыть в журнале, но это надо кому-то статью заказать, о репрессиях в крестьянстве. Репрессии были, но кто же дал пять миллионов студентов в города, миллионы рабочих и миллионы солдат? Дети Арбата? Слав, больше не храпи. Слышь, Морозов?

- Буду петь, - отвечал Слава, но армянскую. - И в самом деле запел: В одном клеткам попугай сидит,

В другом клеткам ему мат плачит.

Она ему любит, она ему мат,

Она ему хочит абанимат. Та-ши, ту-ши, та-ши, ту-ши, милый попугай,

Та-ши, ту-ши, та-ши, ту-ши, пирвет пердавай. Как у нас, у Ереван, ест озеро Севан,

Он не боле-мен, чем Тихий океан,

Там живет окун, рыба и сазан...

Галина Васильевна засмеялась. Значит, тоже не спала.

- Бывшие белогвардейцы в Америке, - сказал Стас, - поют песню: "Там вдали, за рекой", особенно нажимая на строчки: "Вдруг вдали у реки засверкали штыки, это белогвардейские цепи".

- Костров такое стихотворение написал: "Там вдали, за рекой". Очень хорошее, - сообщил я в жаркую темноту.

- Да, он рыбак, - одобрил Стас.

Я забылся. Сколько спал, скорее всего мало, так как жара была африканская. Уже во сне все с себя сбросил, все равно задыхался. Накинул телогрейку, покарабкался к выходу. Надернул чьи-то сапоги. Вывалился в холод тундры. Холод показался вначале целительной прохладой.

- Далеко не отходите, - услышал я голос Юры.

Да, охрана у нас была круглосуточная. Все-таки я отошел подальше. Луны не было, но хватало света от звезд. Я впервые видел так высоко под самый купол вознесенную Большую медведицу. А Полярная звезда была вообще на самом верху, у меня даже голова закружилась, пока я ее разглядел. Вспомнил, что жители севера называют Полярную звезду кол-звездой. Красиво объясняют, что это кол, к которому привязаны все звездные стада. Еще думал, что, конечно, ближе к югу, на экваторе особенно, земля кружится быстрее, мы медленнее, от того меньше суетимся. Ручка ковша Медведицы ощутимо шла по звездному циферблату как стрелка. Только шла вправо, против часовой стрелки. Когда вышел следующий раз, ковш вовсе повернулся, только Полярная звезда спокойно стояла в зените. Увидел слабые белесые взмывания света в небе, это были предвестники северного сияния.

Под утро, снова поднятый жарой, снова вышел охладиться и подышать, и увидел воистину дивное зрелище - на моих глазах на траве, на кочках, на дровах возникал иней. Да, сколько ни живи, а всегда что-то видишь в первый раз. Иней возникал из ничего, казалось изнутри предметов, кочки будто седели от горя или старости, нижние еловые ветки, наоборот, прихорашивались, будто под венец, трава по краям тропинки выбелилась и по тропинке захотелось идти. А поднял голову - ощутимо ощутил движение неба. Показалось, что именно оно, а не звезды кружило нас под звездами.

Выполз из вагончика Слава. Красный, мокрый. Расшевелил костер. Вдруг решительно схватил спиннинг и прямо-таки убежал к реке.

Я еще немного повалялся в духоте вагончика. Вскоре встали все. Юра звал к чаю. Галина Васильевна резала стельки из картонных коробок. Стас заметно нервничал.