Владимир Крупин - Повесть о том, как

- Куда?

- Кто его знает.

- Баба Маня,- воскликнул Евланя,- не в твоей воле меня презреньем наказать. Баба Маня вздохнула.

- У вас правда семеро детей?

Трезвея, мы переходили на "вы".

- Да,- Евланя отсел, откинулся.- Семеро. Маленькие грудь сосали, подросли - воровать научились.

Он непонятно усмехнулся, показывая, что, может, пошутил, а может, нет.

- А вот, кстати,- пора было и мне что-то рассказать.- Баба Маня, вот слушайте. Печатали одну книгу, и там была строчка: "И сказал им: "Веруйте". Вот. А наборщик одну букву перепутал, корректор, ошибки проверяет, проверяла, а ей в это время лукаво подмигнули, и пропустила. Так и напечатали. Стали читать, читают: "Воруйте".

- Тут бесы, тут ангела,- сказала баба Маня,- тут Бог, тут черт. Так и давятся. Вот тоже расскажу. Это еще когда было, когда церковь стояла Благовещенья, и я слышала про первый грех. Бог Адаму и Еве наказывал: вы с этого дерева не вкушивайте - и ушел. А леший в образе говорит: не слушайтесь. Бог боится, что вы поедите и станете богами. Они и захотели стать богами. Бог вернулся, они уже - готово - согрешили и сидят, лопухами прикрылись. Бог тогда выселил их на землю. И туда же повалились и лешие, и ангела, и черти. Так много валилось, что три дня не было видно солнца. И стали везде лешие: овинник, карманушка, банник. Посуду мыть,- оборвала она себя.

- Давайте и мы займемся делом,- предложил я.

- Ты - гость.

- Вот и хочется оставить добрую память.

- Тогда займемся дровами.

Деревенская улица была вся в траве. Перебежавшие через речку козы паслись на ней. Мы шли вдоль пустырей на месте прежних усадеб. Одна заросла лебедой, другая белой, цветущей к осени, крапивой, третья иван-чаем.

Евланя на ходу составлял букет.

- Нарвем букет на пустырях и назовем "пустырник",- сказал он.- Возьмем лебеды, крапивы и кипрея. Не хватает полыни, но она вырастет на месте очередного пустыря. Пустырник же, как известно, помогает от болезней сердца.

- Здесь? - спросил я, показывая на избушку, следующую за пустым мостом.

- Давай уж подальше. До этой баба Маня дотащится.

Увеличивая простор скошенного поля, мы стали превращать в дрова чье-то бывшее жилье.

Работалось легко.

- Дерево беззащитно,- говорил Евланя, когда мы сели отдыхать.- Быстро портится. Ничего нет бессмертного. Я заметил, ты отдельно складываешь наличники, подзоры, деревянных коней, зачем?

- Жалко.

- Еще бы. Когда я однажды топил избой, то бросал в печь деревянные узоры, прямо как варвар. Казалось, из печи доносились стоны, и долго не мог дождаться тепла. Жалел. Сложил оставшиеся и - сказать ли, ведь удобрения были прикрыты пленкой? - взял эту пленку и закрыл узоры. Все равно сгнили. Но ты знаешь, рядом лежал железный культиватор, он соржавел и рассыпался еще быстрее.

- Тогда что же,- сказал я.- Давай запалим костер, напечем картошки.

- Костер-то тут есть готовый,- ответил Евланя.- Вечный костер. Недалеко.

- Пойдем!

Но Евланя отнекался тем, что надо еще поработать. Раззадорившись, мы накидали целую груду тюлек.

- Ты знаешь,- сказал Евланя, подождав момента, когда пила проехала по кованому гвоздю и обеззубела,- купить дом можно только прописавшись. Не хотел тебя огорчать.

- Я и не буду покупать.- Я распрямил занемевшую спину.- Не буду. Кто знает, кто здесь жил. Ведь дом помнит хозяев и не примет меня.

- Не из-за этого,- сказал Евланя.- Поздно покупать. Эти дома под снос, под пахотные земли. Держатся пока наши, за речкой. Но в верховьях началось осушение болота, речка пересохнет, доберутся и до нас. Но это еще не завтра, приезжай и живи без прописки.

- И вчера, и сегодня у меня в голове слова: "Я пришел на эту землю, чтоб быстрей ее покинуть". Это для меня.

8

В это самое время подаренная четырехцветная авторучка вовсю работала в руках Кирсеича.

"Пишет вам,- писал Кирсеич,- отец достойных детей, участник эпохи.Писал Кирсеич четырьмя разными стержнями: о себе красным, о детях зеленым, вообще синим, а о том, на кого жаловался, черным.- Мой старший сын работает майором, моя старшая дочь учитывает каждую совхозную копейку,- дочь работала бухгалтером. Кирсеич подумал и отредактировал: - Старшая дочь бережет государственный рубль. Я живу честно заработанной пенсией, а также пасекой. Мед сдаю по закупочной цене. Также содержу одворицу и посылаю с нее детям дары огорода. Это потому, чтобы они не ходили за продуктами в государственные торговые точки.- Дальше Кирсеич включил черный стержень.Недалеко от меня расположена изба некоего Зубарева (Кирсеич нарочно написал "некоего"), и что же? Он по неделям не слушает радио и не читает газет. Целыми днями он позорит звание человека, также иногда распевает такие куплеты, например, приведу в кавычках: "Рыбаки ловили рыбу, а поймали рака". А также: "Девки любят офицеров, а старухи шоферов,- девкам надо выйти замуж, а старухам надо дров".

Кирсеич перевернул страницу! "Зубарев также переделывает великих поэтов, о чем писать не вытерпит бумага. Чем же объяснить его факт больше чем круглосуточного пребывания в веселом виде? С пасхи (Кирсеич зачеркнул "с пасхи", написал красным), с первого мая (дальше синим) трезвым не бывал. Уж не злостное ли самогоноварение?

Из другого вредительства добавлю: развел ос, а также распустил своих пчел до того, что невозможно пройти, чтоб не ужалили.

Зубарев скажет, что он пенсионер, но разве пенсионер не подчиняется остальным (красным) общим законам?"

Солнце вошло в зенит, Кирсеич трудился. Он боялся, что скоро черный цвет иссякнет. Дописал, надел сетку пчеловода и пошел на почту. По дороге он решил посоветоваться со мной. Вошел в избу в сетке, как неземной житель, не спросясь, за что и стукнулся головой, из чего легко можно было понять, что он тут нечасто, снял сетку, отозвал меня и шепотом попросил прочесть.

Его усадили пить чай, он, еще не пробуя, стал хвалить его.

- Жирный,- говорил он,- крепко заварено.

Я стал читать. Письмо меня возмутило, я громко спросил:

- Это кому адресовано?

- Пока не знаю.

- В уборную. То-то у нас за туалетной бумагой очереди, всю на жалобы изводим.

- На меня, конечно, написал,- сказал Евланя.

- А почему бы вам честно не сказать в глаза?

- На меня он в глаза не действует,- ответил Евланя.

- Значит, можно прочесть вслух?

Кирсеич подумал и неожиданно для меня согласился:

- Конечно! А я послушаю, как со стороны звучит.

- "Пишет вам,- начал я,- отец достойных детей, участник эпохи" - это написано красным цветом...

Слушали. Евланя - теребя щетину и щурясь, Кирсеич - критически, баба Маня качала головой, часто наклоняя ее глубже обычного.

- "...законам?" Красным,- мстительно говорил я и продолжал, указывая на цвет читаемого отрывка: - "Скажите (синим цветом спрашивает Михаил Кирсеич), как может расти сама картошка, если ее даже вообще не окучивают? Или это ловкость рук и никакого мошенства?" - спрашивает он. Далее черным: "Единственное, за чем ухаживает гр. Зубарев, это огурцы, да и то с целью закуски. Как (повторяет вопрос Михаил Кирсеич) могут расти овощи, если не ухаживать? Значит, кто-то приходит со стороны, кому-то Зубарев платит? Чем? Свою пенсию он перепрова-живает в сельпо, вывод ясен вторично - поощряет зеленого змия. Из побочных заработков: на опушке леса развел поливаемую грибную плантацию за счет орошения совхоза. Ему осталось завести немецкую овчарку, и будет полный комплект..." Когда я с выражением, особенно выделяя написанное черным цветом, дочитал письмо, я не сомневался, что сейчас мы прижмем Кирсеича и он побежит у нас за откупкой, еще как побежит. Завзлягивает.