Арон Крупп - Со мной ничего не случится

В город мы прибыли, когда уже стемнело, уютно светились окна домов, светилась ртуть фонарей и даже не верилось, что совсем рядом существует совсем не похожий на этот мир - мир белого безмолвия.

- Ребята, завтра к девяти соберемся на КСП.

- Хорошо, Костя. Будет сделано. Как там Алексеев?

- Завтра узнаем, а может и сегодня.

Разошлись все, а я почти бегом шел в гостиницу, хотелось увидеть Сашку, узнать, как дела.

Перед своей дверью я остановился, взялся за ручку и подметил: я услышал Сашкин голос - Сашка пел что-то непонятное. Рывком распахнул дверь и увидел: Сашка стоял посреди комнаты, широко расставив ноги, и пел. Он был здорово пьян. На столе стояла полупустая бутылка спирта, какая-то еда. Он даже почти не прореагировал на мое появление, только оборвал пение и сказал почти трезво:

- А, Костя, заходи, выпей вот.

- Что с Алексеевым?

- Умер он, понимаешь, умер, сердце не выдержало. Зря все это было, зря старались.

- Замолчи, Сашка!

Это все. Я во всем виноват, если бы мы сразу вышли, мы бы сэкономили ровно сутки, еще была надежда.

Она была права, она все понимала. Я убил человека. Как же теперь жить, как людям смотреть в глаза? Я ничего не хочу больше, я не могу работать. Бросить, бросить все, это не для меня! Я налил себе полстакана спирта и, не разбавляя, выпил. А в ушах звучат ее слова:

- А кто поможет ему, если будет поздно? А кто поможет ему, если

будет поздно? А кто поможет...

Эта фраза звучала в голове, как звучит испорченная пластинка, когда игла не может выйти из одной борозды в другую. А потом начал действовать спирт, боль стала тупой, и чтобы ослабить ее еще больше, я опять налил себе и выпил.

На следующий день в горисполкоме разбирали происшествие, народу было много. Кроме участников экспедиции были спасатели, оставшиеся в резерве, летчики, врачи из больницы, двое из милиции, еще какие-то люди.

Я сидел безучастный, как будто и не имел никакого отношения к

происходящему, и не руководил спасательной работой.

"А кто поможет ему, если будет поздно?" Действия Серова, то-есть мои, признали правильными, даже назвали наше поведение мужественным.

- Иногда требуется гораздо больше мужества, чтобы переждать пургу и тем самым сохранить людям жизнь. Серов это понял. А ломиться в лоб опасности мы сейчас увидели к чему это приводит.

Алексеев тяжело поплатился за свое легкомыслие, и это должно послужить впредь предостережением для тех, кто не понял до конца,

что такое опасность.

Зачем они об этом говорят, это не поможет Алексееву и не утешит Валю, а мы могли сэкономить сутки. "Кто поможет ему, если будет поздно?"

А там продолжали говорить.

- Если бы не мужество, проявленное группой Серова, мы бы сейчас говорили не об одном, а о шести погибших. Правильно поступили товарищи из Харькова. Когда они увидели, что им не пройти маршрут, они повернули назад. Ну что ж, поход сорвался, потеряли год

подготовки, но у них впереди еще вся жизнь и тот, кто настойчив, тот всегда добьется своего. Я резюмирую: учитывая внешнее состояние погоды и те прогнозы, которыми мы располагаем, необходимо на месяц закрыть маршруты в северной части Полярного Урала. Может быть Серов хочет что-нибудь сказать?

- Нет, все и так ясно.

После разбора вышли на улицу. Ветер гнал по дороге снег, опять была пурга.

- Я не могу здесь оставаться, хочу скрыться где-нибудь. Я не имею права больше быть спасателем. Но где скрыться от себя?

- Эх, шеф, ты совсем распустился, возьми себя в руки, неужели ты думаешь, что было бы легче, если бы погибший был не один, а несколько человек? А после этого бы кончилась пурга?

- Было бы тяжелее, но сейчас тоже тяжело, поэтому хочется все бросить к черту. Я хочу перестать думать об этом. Только сейчас надо найти Валю и поговорить с ней, это трудно, но надо.

- Не надо, она вчера уехала.

- Ну что ж, тогда уеду и я, возьму отпуск и поеду к тетке, в деревню в Псковщине, молоко пить. Можешь считать меня трусом.

- Думаешь, хорошо будет? Затоскуешь там. И никто не считает тебя трусом, северные маршруты закрыли, а на южных ребята сами справятся. Если хочешь, я поеду с тобой.

- Не нужно, Саша, да я и сам, наверное, никуда не уеду. Просто тяжело все, а лямку надо тянуть до конца сезона.

Но до конца сезона я не дотянул: на следующий день я не мог подняться с постели, не было сил. Саша назвал это каким-то мудреным названием, а по-русскии, это попросту называется "сдали

нервишки".

Через неделю я был в Минске. Саша вернулся через месяц после меня...

Вот и вся история. Теперь ты понимаешь, что мне уже не быть прежним. Не смогу я быть спасателем.

Рита помолчала, а потом заговорила.

- Костя, милый, мне страшно подумать, что ты можешь вот так же лежать где-то в горах, беспомощный, на грани жизни и смерти и никто тебе не придет на помощь, или придет, но поздно... Я не хочу оказаться на месте той Вали или пережить то, что пережил ты, когда Таня не вернулась.

- Не надо об этом... Со мной ничего не может случиться, а со спасательной работой покончено, я же сказал.

- А с походами?

- Нет.

- Почему? Ведь это еще опаснее. Я не хочу, чтобы горы отбирали тебя у меня, а тем более - насовсем.

- Я мастер туризма, а это, в первую очередь, обязанности, я лишил себя права быть спасателем, но в походы ходить я могу, и водить группы тоже могу. И я должен это делать.

- К чему ты это все говоришь, я же сама все хорошо понимаю вообще, но когда это касается лично меня - не могу смириться. Это ты должен учитывать и найти какой-то компромисс.

- Хорошо, я подумаю, еще есть время. Пойдем станцуем, а то мы вообще всю ночь проведем за разговорами, а это все-таки новогодняя ночь.

- Пойдем.

8. Рита Панич.

Идет к концу третья неделя нового года, это совсем-совсем Новый год, есть Костя, и все вещи обрели другой смысл и наполнились новым значением. Я люблю его и хочу всегда быть с ним. Когда-нибудь это так и будет, но пока это тяжело, жить ожиданием. Ожиданием писем, ожиданием встреч. Каждый день бегу после работы домой и смотрю: нет ли письма, а Костя пишет не так часто, как хотелось бы, но сегодня вечером он должен прилететь. Двое суток мы будем вместе. Это так много! Но двое суток так быстро проходят, двое суток - это так мало.

Я пока не понимаю Костиной любви к аэропортам: я никогда не обращала на них внимания, просто место, откуда улетают, и место куда прилетают.

А я сейчас попытаюсь смотреть на аэропорт Костиными глазами:

много людей, все чем-то озабочены, и никто не знает, что скоро здесь будет Костя, никому до этого нет дела. Нет, я не люблю аэропорт, пока нет рядом Кости.

Скорей бы уж!

* * *

Мы стоим обнявшись долго - долго, уже кажется, все прилетевшие вместе с ним растеклись по городу, а мне страшно отпустить его.