Максуд Ибрагимбеков - За все хорошее - смерть

Мы втроем - я, Камка и Сабир - разговаривали, когда шли к расщелине, а Алик молчал. Он шел молча, и я даже подумал, что он все-таки откажется здесь остаться в одиночестве. Я не хочу этим сказать, что он трус, - никакой он не трус. Я его хоть недавно знаю, но все равно чувствую, что он довольно-таки смелый человек. У нас и в классе все об этом знают и поэтому относятся к Алику с большим уважением, не с таким, конечно, как к Сабиру, но очень уважают. Можно сказать, что в этом смысле он на втором месте в классе после Сабира. Он к нам в класс полтора года тому назад пришел. С тех пор он здорово изменился, совсем другой человек стал. Первое время он вежливым был, очень тихим и ни с кем не дрался, себя, конечно, в обиду не давал, если к нему кто-нибудь лез, но сам никогда не нарывался, а потом изменился и стал почти как Сабир. Я раньше иногда ходил к нему в гости, а потом перестал, а сейчас мне даже в голову не придет пойти в гости к Алику, как-то очень незаметно это произошло. Но раньше я ходил к нему и даже с удовольствием, а теперь не хочется. Они поселились в доме напротив нашего по Видади, 156, а наш-149. Пока этот дом строился, а он долго строился, несколько лет, я себе даже представить не мог, что когда-нибудь его наконец построят и что там у меня будут знакомые жить. А теперь я, наоборот, никак не могу представить, что было такое время, когда этого дома не было и что Алик там не жил. Я к ним в первый раз пришел, когда они там уже месяца три жили. Квартира у них очень хорошая, комнаты все большие, просторные, но чересчур уж мебелью заставленные, повернуться просто негде, а в одной комнате даже два больших шифоньера сразу стояло, это' кроме двух широких кроватей, трельяжа и двух тумбочек, у каждой кровати по одной. Я, пока был у них, никак не мог сообразить, что мне так показалось странным, сперва подумал, что из-за фотографий Алика - в каждой комнате на стене его фотографии с самого раннего детства: Алик в кроватке, в ванночке и даже на горшке, и позднее все - вплоть до самых последних дней. И на каждой фотографии дата и название местности: Баку, Кисловодск, Ленкорань, Москва, Сочи. Если Алик когда-нибудь станет каким-нибудь великим человеком - ему эти фотографии здорово пригодятся. Потом понял, что дело не в фотографиях, что-то другое здесь мне показалось странным. Я все над этим думал, конечно, про себя между делом, сам я в это время разговаривал с Аликом. Он меня со своей бабушкой познакомил, я ужасно удивился, что она такая старая, раза в полтора старее моей. Я потом, когда познакомился с родителями Алика, увидел, что и они гораздо старше моих. Оказывается, Алик у них родился очень поздно, когда они уже и ждать перестали, что у них могут быть дети. Это мне Алик рассказал, но тогда с ним еще можно было нормально разговаривать, не то что теперь: за все по шее, а шутит так, что хоть ноги уноси, и сам же в это время смеется дурацким смехом. Бабушка нас угостила чаем с вареньем, пирожками, а потом принесла газету и облигации и попросила нас, чтобы мы проверили, может быть, она что-нибудь выиграла. Старая такая, еле ходит, а все-таки интересуется выиграли или нет облигации. Мы проверили два раза, чтобы не ошибиться, но ни одна цифра не совпала - ни серии, ни номера. Алик ей так и сказал, а потом такое добавил, что я прямо обалдел; говорит ей серьезным голосом: "Ты, бабушка, на этот раз ничего не выиграла, а наоборот, проиграла". Бабушка ужасно расстроилась и стала говорить, что эти облигации - сплошное разорение, а потом спросила, сколько же она на этот раз проиграла. Алик сказал, что три рубля, и незаметно подмигнул мне. Она пошла, принесла черную шкатулку, там были деньги, и вынула оттуда для Алика три рубля. Алик стал ее утешать и напомнил, что она в прошлом году выиграла сорок рублей, а проиграла с тех пор всего двенадцать. Он сказал мне, что он в каждый тираж зарабатывает таким способом три рубля, он сперва боялся, что об этом узнают родители, но все обошлось - бабушка пожаловалась им на проигрыш, а они ужасно из-за этого развеселились и об этой остроумной проделке Алика теперь рассказывают всем своим знакомым. Мы в тот день эти три рубля - очень удачно потратили - пошли на Приморский бульвар, взяли напрокат лодку и долго катались по бухте, почти до самого "Интуриста" доехали и обратно. Лодочник попался очень славный отпустил нас одних, взяв с нас честное слово, что мы умеем плавать, только в лодку положил два спасательных круга. А вообще ведь и никакой опасности нет, у него под рукой спасательный глиссер, две минуты - и можно оказаться в любом месте бухты. Конечно, нам эти три рубля оказались гораздо нужнее и полезнее, чем бабушке Алика. Ей-то деньги совершенно ни к чему, из дому никуда не выходит и живет на всем готовом: к ним каждый день домработница приходит; но все равно, когда я ее вспоминал - она вся такая маленькая, сгорбленная, и глаза у нее добрые, - а вспоминал я ее в этот день беспрерывно, мне почему-то становилось .грустно, жалел я ее. Наверное, Сабир прав, я, может быть, и вправду не совсем нормальный. А потом я понял, что мне показалось странным в квартире Алика, - я еще два раза к ним приходил; прежде чем понял это: у них не было книжного шкафа. Ни в одной комнате! Не то что шкафа, даже полки с книгами нигде не было, и книг было только что учебники на письменном столе в комнате Алика, и больше ни одной! Вот что, оказывается, мне показалось странным. Но понял я это, как всегда, не сразу, а гораздо позже, даже когда, уже и думать об этом перестал. Когда я сказал об атом Алику, он ужасно удивился и ответил, что ничего в этом странного нет, у них и на прежней квартире книг не было, а любую, какая только ему может понадобиться, он возьмет, если захочет, в библиотеке за углом. Все книги ведь все равно дома собрать нельзя, сколько ни старайся. Когда он мне так ответил, мне сразу стало казаться, что, может быть, и вправду ничего странного нет, если в квартире нет книг, нет - и все, а вначале почему-то это показалось странным.

Конечно, Алик молчал не из трусости. Это кому хочешь не по себе станет, если ему скажут, что надо одному остаться в этой темной пещере. Другой бы ни за что не согласился, а Алик согласился. Мы уже почти до самой расщелины дошли, а он так и не раздумал, только молчал, и вид у него был довольно-таки грустный. А что ему еще делать остается - не радоваться же тому, что мы все уйдем, а он останется один с этими скелетами?

Я даже в полной темноте, если бы фонари не светили, даже с зажмуренными глазами почувствовал бы, что мы подошли к расщелине - по запаху. По запаху сырой земли. Не просто сырой, а сырой и свежей, как будто здесь только что начали копать. Нигде в пещере больше так не пахло, кроме этого места. Я сразу понял, что мы дошли до входа в расщелину. Только вот этого большого валуна, по-моему, здесь вчера не было. Огромный такой камень, мне почти до пояса, с неровными краями. Вчера его здесь точно не было. Я это помню потому, что, когда искал вчера для Сабира остаток сталактита, вокруг ни одного камня не видел, все вокруг было ровно.