Иван Гончаров - Обрыв

— Что такое я видела? — старалась она припомнить, — да, молнию, гром гремел — и, кажется, всякий удар падал в одно место…

— Какая страсть! — сказала Марфинька, — я бы закричала.

— Я была где-то на берегу, — продолжала Вера, — у моря: передо мной какой-то мост, в море. Я побежала по мосту, — добежала до половины: смотрю, другой половины нет, ее унесла буря…

— Всё? — спросил Райский.

— Всё.

— И этот сон хорош: и тут поэзия!

— Я не вижу обыкновенно снов или забываю их, — сказала она, — а сегодня у меня был озноб: вот вам и поэзия!

— Да ведь всё дело в ознобе и жаре: худо, когда ни того ни другого нет.

— А вы, братец? теперь вам говорить! — напомнила ему Марфинька.

— Вообразите, я всю ночь летал.

— Как летали?

— Так: будто крылья явились.

— Это бывает к росту, — сказала бабушка, — кажется, тебе уж некстати бы…

— Я сначала попробовал полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста в меня целится из ружья Марк…

— Этот всем снится; вот сокровище далось: как пугало, — сказала Татьяна Марковна.

— Я его вчера видел с ружьем — на острове: он и приснился. Я ему стал кричать изо всей мочи, во сне, — продолжал Райский, — а он будто не слышит, всё целится… наконец…

— Ну, братец, — ах, это интересно…

— Ну, я и — проснулся!

— Только? ах, как жаль! — сказала Марфинька.

— А тебе хотелось, чтоб он меня застрелил?

— Чего доброго: от него станется и наяву, — ворчала бабушка. — А что он, отдал тебе восемьдесят рублей?

— Нет, бабушка, я и не спрашивал.

— Все вы мало Богу молитесь, ложась спать, — сказала она, — вот что! А как погляжу, так всем надо горькой соли дать, чтоб чепуха не лезла в голову.

— А вы, бабушка, видели какой-нибудь сон? расскажите. Теперь ваша очередь! — обратился к ней Райский.

— Стану я пустяки болтать!

— Расскажите, бабушка! — пристала и Марфинька.

— Бабушка, позвольте, я расскажу за вас, что вы видели? — вызвался Викентьев.

— А ты почем знаешь бабушкины сны?

— Я угадаю.

— Ну, угадывай.

— Вам снилось, — начал он, — что мужики отвезли хлеб на базар, продали и пропили деньги. Это во-первых…

Все засмеялись.

— Какой отгадчик! — сказала бабушка.

— Во-вторых, что Яков, Егор, Прохор и Мотька, пьяные, забрались на сеновал, закурили трубки и наделали пожар…

— Типун тебе, право, болтун этакий! Поди, я уши надеру!

— В-третьих, что все девки и бабы, в один вечер, съели всё варенье, яблоки, растаскали сахар, кофе…

Опять смех.

— Что Савелий до смерти убил Марину…

— Полно, тебе говорят!.. — унимала сердито Татьяна Марковна.

— И наконец, — торопливо досказывал он, так что на зубах вскочил пузырь, — что земская полиция в деревне велела делать мостовую и тротуары, а в доме поставили роту солдат…

— Вот я же тебя, я же тебя — на, на, на! — говорила бабушка, встав с места и поймав Викентьева за ухо. — А еще жених — болтает вздор какой!

— А ловко, мастерски подобрал! — поощрял Райский. Марфинька смеялась до слез, и даже Вера улыбалась. Бабушка села опять.

— Это вам только лезет в голову такая бестолочь! — сказала она.

— Видите же и вы какие-нибудь сны, бабушка? — заметил Райский.

— Вижу, да не такие безобразные и страшные, как вы все.

— Ну что, например, видели сегодня?

Бабушка стала припоминать.

— Видела что-то, постойте… Да: поле видела, на нем будто лежит… снег.

— А еще? — спросил Райский.

— А на снегу щепка…

— И всё?

— Чего ж еще? И слава Богу, кричать и метаться не нужно!

Весь день все просидели, как мокрые куры, рано разошлись и легли спать. В десять часов вечера всё умолкло в доме. Между тем дождь перестал, Райский, надев пальто, пошел пройтись около дома. Ворота были заперты, на улице стояла непроходимая грязь, и Райский пошел в сад.

Было тихо, кусты и деревья едва шевелились, с них капал дождь. Райский обошел раза три сад и прошел через огород, чтоб посмотреть, что делается в поле и на Волге.

Темнота. На горизонте скопились удалявшиеся облака, и только высоко над головой слабо мерцали кое-где звезды. Он вслушивался в эту тишину и всматривался в темноту, ничего не слыша и не видя.

Направо туман; левее черным пятном лежала деревня, дальше безразличной массой стлались поля. Он вдохнул в себя раза два сырого воздуха и чихнул.

Вдруг он услышал, что в старом доме отворяется окно. Он взглянул вверх, но окно, которое отворилось, выходило не к саду, а в поле, и он поспешил в беседку из акаций, перепрыгнул через забор и попал в лужу, но остался на месте, не шевелясь.

— Это вы? — спросил шепотом кто-то из окна нижнего этажа, — конечно, Вера, потому что в старом доме никого, кроме ее, не было.

У Райского затряслись колени, однако он невнятным шепотом отвечал:

— Я.

— Сегодня я не могла выйти — дождик шел целый день; завтра приходите туда же в десять часов… Уйдите скорее, кто-то идет!

Окно тихо затворилось. Райский всё стоял.

«Куда “туда же”? — спрашивал он мучительно себя, проклиная чьи-то шаги, помешавшие услышать продолжение разговора. — Боже! так это правда: — тайна есть (а он всё не верил) — письмо на синей бумаге — не сон! Свидания! Вот она, таинственная ночь! А мне проповедовала о нравственности!»

Он пошел навстречу шагам.

— Кто тут? — громко закричал голос, и с этим вопросом идущий навстречу начал колотить что есть мочи в доску.

— Ну тебя к черту! — с досадой сказал Райский, отталкивая Савелья, который торопливо подошел к нему. — Давно ли ты стал дом стеречь?

— Барыня приказали, — отвечал Савелий, — мошенники в здешних местах есть… беглые… тоже из бурлаков ходят шалить…

— Врешь всё! — с досадой продолжал Райский, — ты подглядываешь за Мариной: это… скверно, — хотел он сказать, но не договорил и пошел.

— Позвольте о Марине слово молвить! — остановил его Савелий.

— Ну?

— Нельзя ли ее в полицию отправить?

— Ты с ума сошел, — сказал Райский, уходя. Савелий за ним.

— Сделайте божескую милость, — говорил он, — хоть в Сибирь сошлите ее!

Райский погружен был в свой новый «вопрос» о разговоре Веры из окна и продолжал идти.

— Или хоша в рабочий дом — на всю жисть… — говорил Савелий, не отставая от него.

— За что? — спросил вдруг Райский, остановившись.

— Да опять того… почтальон ходит всё… Плетьми бы приказали ее высечь…