Леонид Андреев - Том 2. Рассказы и пьесы 1904-1907

Верховцев. Вот как!

Сергей Николаевич. Когда я увидел комету Биелу, предсказанную Галлеем, я заплакал.

Верховцев. Причина уважительная, хотя для меня и не совсем понятная. А вы ее понимаете, господа?

Лунц. Да, конечно. Ведь Галлей мог ошибаться.

Верховцев. Что же, тогда нужно было бы рвать волосы от отчаяния?

Маруся. Вы преувеличиваете, Валентин.

Анна. А когда сына чуть не расстреляли, он остался совершенно спокоен.

Сергей Николаевич. В мире каждую секунду умирает по человеку, а во всей вселенной, вероятно, каждую секунду разрушается целый мир. Как же я могу плакать и приходить в отчаяние из-за смерти одного человека?

Верховцев. Так, Шмидт, не правда ли, это очень сильно, как раз по-вашему? Так что, если Николаю не удастся бежать, и его…

Сергей Николаевич. Конечно, это будет очень грустно, но…

Маруся. Не шутите так, Сергей Николаевич. Мне больно, когда я слышу такие шутки.

Сергей Николаевич. Да я и не шучу, милая Маруся. Вообще я никогда не умел шутить, хотя очень люблю, когда шутят другие, например Валентин.

Верховцев. Благодарю вас.

Житов. Это правда, Сергей Николаевич никогда не шутит.

Маруся (затуманиваясь) . Тем хуже.

Верховцев. Что значит — заткнуть уши астрономической ватой! Хорошо, спокойно. Пусть весь мир взвоет, как собака…

Лунц. Когда молодой Будда увидел голодную тигрицу, он отдал ей себя, да. Он не сказал: я бог, я занят важными делами, а ты только голодный зверь, — он отдал ей себя!

Сергей Николаевич. Вы видите надпись (показывая на фронтон обсерватории): «Наес domus Uraniae est. Curae procul este profanae. Temnitur hic humilis tellus. Hinc ITUR AD ASTRO». Это значит: «Это храм Урании. Прочь, суетные заботы! Попирается здесь низменная земля — отсюда идут к звездам».

Верховцев. Да, но что вы разумеете под суетными заботами, уважаемый звездочет? Вот у меня ноги содраны до кости осколком… это тоже, по-вашему, суетная забота?

Анна. Конечно.

Сергей Николаевич. Да. Смерть, несправедливость, несчастья, все черные тени земли — вот суетные заботы.

Верховцев. Значит, явись завтра новый Наполеон, новый деспот, и зажми весь мир в железном кулаке — это тоже будет суетная забота?

Сергей Николаевич. Да… Я так думаю.

Верховцев (обводит всех взглядом и грубо смеется) . Так вот оно что!

Анна. Это возмутительно! Это какие-то боги, которые предоставляют людям страдать, как им угодно, а сами…

Маруся. Трейч, почему вы ничего не возразите?

Трейч. Я слушаю.

Верховцев. Так может говорить только тот, кто живет на содержании у правительства и в полной безопасности сидит на своей крыше.

Сергей Николаевич (слегка краснея) . Не всегда в безопасности, Валентин. Галилей умер в темнице. Джордано Бруно погиб на костре. Путь к звездам всегда орошен кровью.

Верховцев. Мало ли что было… Христиан тоже преследовали, а это не помешало им, в свою очередь, поджаривать на углях невинных астрономов.

Анна. У отца даже свои мощи есть, и он держит их за железными дверьми.

Сергей Николаевич. Анна! Это нехорошо.

Верховцев. Это еще что за чепуха?

Анна. Кусок кирпича от какой-то развалины, — обсерватория развалилась, — да клочки подлинной рукописи.

Маруся. Анна! Как это неприятно! Коля не позволил бы себе так говорить…

Анна. Николай слишком деликатен. Это его недостаток.

Подходит Петя и, незамеченный, молча становится у стены.

Верховцев (раздраженно) . Оттого-то нас и бьют на каждом шагу…

Маруся. Не надо! Не надо!.. Трейч, да что же вы!..

Трейч (сдержанно) . Надо идти вперед. Здесь говорили о поражениях, но их нет. Я знаю только победы. Земля — это воск в руках человека. Надо мять, давить — творить новые формы… Но надо идти вперед. Если встретится стена — ее надо разрушить. Если встретится гора — ее надо срыть. Если встретится пропасть — ее надо перелететь. Если нет крыльев — их надо сделать!

Верховцев. Хорошо, Трейч! Надо сделать!

Маруся. Я уже чувствую крылья!

Трейч (сдержанно) . Но надо идти вперед. Если земля будет расступаться под ногами, нужно скрепить ее — железом. Если она начнет распадаться на части, нужно слить ее — огнем. Если небо станет валиться на головы, надо протянуть руки и отбросить его — так! (Отбрасывает.)

Верховцев. У-ах! Так!

Некоторые невольно повторяют позу Трейча — Атланта, поддерживающего мир.

Трейч. Но надо идти вперед, пока светит солнце.

Лунц. Оно погаснет, Трейч!

Трейч. Тогда нужно зажечь новое.

Верховцев. Да, да. Говорите!

Трейч. И пока оно будет гореть, всегда и вечно, — надо идти вперед. Товарищи, солнце ведь тоже рабочий!

Верховцев. Вот это — астрономия! Ах, черт!

Лунц. Вперед, всегда и вечно.

Верховцев. Вперед! Ах, черт!

Все в возбуждении разбиваются на группы.

Лунц (волнуясь) . Господа, я прошу… это нельзя так оставить. А убитые! Нет, господа, не только те, кто мужественно боролся и погиб за свободу, а вот эти… жертвы. Ведь их миллиарды, ведь они же не виноваты… И их убили!

Молчание.

Маруся (звонко кричит) . Клянусь перед вами, горы! Клянусь перед тобою, солнце: я освобожу Николая!.. У этих гор есть эхо?

Лунц. Здесь нет. Но если бы было, оно ответило бы, как в сказке: да!

Анна (Житову) . Как это сентиментально. Я не понимаю Валентина…

Житов. Нет, ничего. Знаете, я погожу ехать в Австралию: мне тоже захотелось повидать Николая Сергеевича.

Маруся (глядя в небо) . Как хочется лететь!

Верховцев. Вот это — астрономия. Ну, как, звездочет, нравятся вам такие астрономы?

Сергей Николаевич. Да. Нравятся. Его фамилия, кажется, Трейч?

Верховцев. Он такой же Трейч, как я — Бисмарк. Сам черт не знает, как его зовут по-настоящему.

Лунц (перебегая от одной группы к другой) . Я счастлив, я так счастлив. Вы знаете… мои родители — они убиты. И сестра. Я не хотел, я никогда не хотел говорить об этом… Зачем говорить? — думал я. Пусть останется глубоко-глубоко в душе, и пусть я один только знаю. А теперь… Вы знаете, как они были убиты? Трейч, вы понимаете меня? Я никогда не хотел…

Петя (Житову) . Зачем все это?

Житов. Нет, приятно.

Петя. Зачем, когда все это умрет, и вы, и я, и горы. Зачем?