Леонид Андреев - Том 4. Сашка Жегулев. Рассказы и пьесы 1911-1913

Но Елена Петровна уже уходит.

Модест Петрович.Людмила Павловна очень гордый человек. Прекрасная девушка!

Сторицын (сухо) . Да? Где мой галстук, ты не видал, Модест? Дай скорей, голубчик! Если тебе когда-нибудь захочется сказать настоящую пошлость, то говори по-французски — удивительно удобный язык. И если тебе случится когда-нибудь захворать, Модест, то скрывай это так, как будто ты убийца и кого-нибудь зарезал…

У дверей Елена Петровна и княжна.

Елена Петровна (церемонно) . Пожалуйте, княжна. Вот он, мой больной, развлеките его, он, бедненький, скучает. Un moment! Venez ici, Modeste!

Модест Петрович (торопливо) . Иду, сестра, иду.

Поздоровавшись с княжной, уходит. Сторицын и княжна одни.

Сторицын.Людмила Павловна, я очень рад… Простите великодушно, здесь такой ужасный беспорядок. Этот поднос я уберу, эти бумаги я отложу, эти гранки — так; теперь садитесь, пожалуйста, Людмила Павловна.

Людмила Павловна.Вы нездоровы, Валентин Николаевич?

Сторицын.Пустяки, о которых чем меньше говорить, тем приятнее.

Людмила Павловна.Хорошо. Ваш кабинет теперь не такой, чем днем.

Сторицын.Лучше?

Людмила Павловна.Да. Я вам не мешаю?

Сторицын.Нет, Людмила Павловна, вы были больны?

Людмила Павловна.Нет, я была здорова. Я теперь каждый день езжу верхом на острова.

Сторицын.На острова? Да, конечно. Но я успел немного привыкнуть, чтобы мы вместе возвращались с курсов, и эти две недели…

Людмила Павловна.Вы привыкли, чтобы я вас провожала? Я не хотела.

Сторицын.Да, конечно. Не прикажете ли чаю, княжна?

Людмила Павловна.Нет, благодарю вас, я в это время не пью. У вас в столовой сидит Саввич? Он всегда там сидит?

Сторицын.Да, почти всегда. Во всяком случае — пять лет.

Людмила Павловна.И в кабинет вы его также пускаете?

Сторицын.Оставим Саввича. Вы и у нас долго не были, отчего?

Людмила Павловна.Тоже не хотела. Мне очень не нравится ваш дом. Вы ничего не имеете против, чтобы я так говорила? — я могу иначе.

Молчание. Сторицын тихо и нехотя смеется.

Сторицын.Я смотрю на ваши длинные перчатки и чувствую себя, как студент, который на балу случайно познакомился с великосветской барышней и не знает, о чем с ней говорить. На вас особенное платье — обыкновенно я не вижу, как одеваются женщины, но на вас особенное платье, и от этого я просто не узнаю своего кабинета. Интересно было бы видеть вас в амазонке. Впрочем, все это пустяки… и вы хорошо делаете, что молчите. Скажите, Людмила Павловна, вы прочли книги, которые я вам рекомендовал?

Людмила Павловна.Нет.

Сторицын (сухо) . Вероятно, не было времени?

Людмила Павловна.Да. Я все думала, и мне некогда было читать.

Сторицын.О чем же?

Людмила Павловна.О жизни думала. И о вас думала.

Молчание. Сторицын быстро ходит.

Сторицын.Вы знаете, о чем я всегда мечтал?..

Людмила Павловна.Ваша жена сказала, что вам вредно волноваться.

Сторицын.Оставьте!.. Я мечтал о красоте. Как это ни странно, но я, книжник, профессор в калошах, ученый обыватель, трамвайный путешественник, — я всегда мечтал о красоте. Я не помню, когда я был на выставке, я почти совсем лишен величайшего наслаждения — музыки, мне некогда прочесть стихи; наконец, мой дом… Вы слушаете?

Людмила Павловна.Да.

Сторицын.Но не в картинах дело, да и не в музыке. Вот говорят, что жить надо так и этак… много говорят, как, когда-нибудь вы все это узнаете, — я же знаю одно: жить надо красиво. Вы слушаете? Надо красиво мыслить, надо красиво чувствовать; конечно, и говорить надо красиво. Это пустяки, когда человек заявляет: у меня некрасивое лицо, у меня безобразный нос. Каждый человек — вы слушаете? — должен и может иметь красивое лицо.

Людмила Павловна.Как у вас?

Сторицын.Я вам очень благодарен, что вы мое лицо считаете красивым: я сам его сделал таким. Но это я, — а как же другие? Объясните мне эту загадку… эту печальнейшую загадку моей жизни: почему вокруг меня так мало красоты? Я надеюсь, я верю, что кто-нибудь из моих слушателей, которого я не знаю, которого я никогда не видел близко, унес с собой мой завет о красивой жизни и уже взрастил целый сад красоты, — но почему же вокруг меня такая… Аравийская пустыня? Или мне суждено только искать и говорить, а делать, а пользоваться должны другие? Но это тяжело, это очень тяжело, Людмила Павловна.

Людмила Павловна.Наш дом очень красив, но от этого он еще хуже. Кто вам поставил розочку?

Сторицын.Модест. Это значит: или ваш дом в действительности некрасив, или же не так плох, как вы думаете.

Людмила Павловна.Нет, очень плох, я знаю.

Сторицын.Но ведь вы же из этого дома? Простите, княжна.

Людмила Павловна.Я не люблю, когда вы называете меня: княжна. И вы искренно думаете, профессор, что я красивая?

Сторицын смеется.

Сторицын.Да.

Людмила Павловна.Потом буду — да, а сейчас нет. Вы знаете, я бросила живопись. Это такой ужас! — я смешивала красивые краски, и вдруг на бумаге выходила гадость. А они хвалят. И вы знаете, зачем я езжу на острова? — думать. Однажды вы, Валентин Николаевич, посмотрели на меня с презрением…

Сторицын.Я?

Людмила Павловна.Да, вы, Валентин Николаевич, — и даже с отвращением. И с тех пор я все думаю, и если бы вы знали, как это трудно! Иногда я даже плачу, так это трудно, а иногда радуюсь, как на Пасху, и мне хочется петь: Христос воскрес, Христос воскрес! И вы неверно думаете, что жить надо красиво…

Сторицын (улыбаясь) . Неверно?

Людмила Павловна.Да. Жить надо — чтобы думать! Иногда я начинаю думать о самом безобразном, у нас на дворе есть такой мужик Карп — и чем больше я думаю, тем безобразия все меньше, и опять хочется петь: Христос воскрес!

Сторицын.Дорогая моя, но ведь это же и есть…

В дверь стучат.

Ах, Боже мой. Войдите, кто там… Что надо, Модест?

Модест Петрович (нерешительно подходя) . Прости, Валентин, но к тебе хотят Гавриил Гавриилович и Мамыкин.

Сторицын.Зачем это? Нельзя.

Модест Петрович.Но они уже идут. Гавриил Гавриилович беспокоится о твоем здоровье.

Входят Саввич и Мамыкин, некоторое время спустя — Елена Петровна. Саввич — полный, крупных размеров, красивый мужчина с черными, подстриженными щеткой усами.

Саввич.Хотя вы, профессор, и запретили строжайше входить в ваше святилище и хотя у нас и трясутся коленки от страха, но раз вы сделали исключение для одной особы, то и мы решили с Мамыкиным: пусть исключение станет правилом. Садись, Мамыкин.