Иван Тургенев - Том 4. Повести и рассказы, статьи 1844-1854

…и отдохнул только в кондитерской, за пятым слоеным пирожком. — Ср. у Гоголя в «Невском проспекте» замечание о поручике Пирогове, разгневанном после перенесенной экзекуции: «Но всё это как-то странно кончилось: по дороге он зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из „Северной пчелы“ и вышел уже не в столь гневном положении».

Отеч Зап, 1847, № 1, отд. I, с. 1 — 42.

Т, 1856, ч. 1, с. 49 — 125.

Т, Соч, 1860–1861, т. 2, с. 30–78.

Т, Соч, 1865, ч. 2, с. 35–90.

Т, Соч, 1868–1871, ч. 2, с. 35–88.

Т, Соч, 1874, ч. 2, с. 35–87.

Т, Соч, 1880, т. 6, с. 39–93.

Автограф повести не сохранился.

Впервые опубликовано: Отеч Зап, 1847, № 1, отд. I, с. 1 — 42, с подписью: Ив. Тургенев (ценз. разр. 31 декабря 1846 г.).

Печатается по тексту Т, Соч, 1880 с учетом списка опечаток, приложенного к 1-му тому того же издания, с устранением явных опечаток, не замеченных Тургеневым, а также со следующими исправлениями по другим источникам текста:

Стр. 35, строка 4: «Авдей Иванович» вместо «Авдей Иваныч» (по Отеч Зап; Т, 1856; Т, Соч, 1860–1861; Т, Соч, 1865).

Стр. 40, строки 8–9: «чересчур» вместо «чрез-чур» (по всем другим источникам).

Стр. 43, строка 10: «черезо всю залу» вместо «чрез всю залу» (по Т,Соч, 1865; Т, Соч, 1868–1871; Т, Соч, 1874).

Стр. 46, строки 13–14: «из-за переплетенных пальцев» вместо «из-за переплетенных пялец» (по всем другим источникам).

Стр. 50, строки 31–32: «воскликнул Кистер, вышел на улицу, задумался и глубоко вздохнул» вместо «воскликнул Кистер и вышел на улицу, задумался и глубоко вздохнул» (по всем другим источникам).

Стр. 50, строка 41: «сидел на креслах» вместо «сидел на кресле» (по всем другим источникам).

Стр. 53, строка 20: «занимала его мысли» вместо «занимала его мысль» (по всем друшм источникам).

Стр. 56, строка 36: «Что Федор Федорыч не приехал?» вместо «Что, Федор Федорович не приехал?» Запятая снимается по Отеч Зап. Т, 1856, и Т, Соч, 1860–1861, а также по смыслу: Ненила Макарьевна знает, что Кистер не приехал, но спрашивает о причинах его отсутствия. «Федор Федорыч» — по всем источникам до Т, Соч, 1874.

Стр. 62, строка 33: «пощадить ее стыдливость» вместо «пощадить ее стыдливости» (по всем источникам до Т, Соч, 1874).

Стр. 73, строки 13–14: «всех возможных земных благ» вместо «всевозможных земных благ» (по всем другим источникам).

Стр. 77, строка 35: «с спокойной улыбкой» вместо «с покойной улыбкой» (по всем другим источникам).

Стр. 77, строка 36: «письмо его к матери» вместо «письмо к его матери» (по Отеч Зап).

Стр. 77, строки 40–41: «все возможные последствия» вместо «всевозможные последствия» (по всем другим источникам).

Датируется 1846 годом на основании пометы Тургенева во всех изданиях, начиная с 1856-го года. Более точная датировка затруднительна, так как в переписке Тургенева прямых упоминаний о работе над этой повестью не сохранилось. По предположению Н. В. Измайлова, в письме Тургенева к Виардо. написанном в начале мая 1846 г… под затеянной «довольно большой работой» следует подразумевать «Бретёра» (см.: Т, ПСС и П, Письма, т. 1, с. 559). Исходя из этого, работу над повестью можно отнести к лету — осени 1846 г. Б. М. Эйхенбаум ошибочно указал, что «написана эта повесть в 1846 г., до „Трех портретов“» (Т, Сочинения, т. II, с. 362). Как отмечено нами ниже (наст. том. с. 571), рассказ «Три портрета» был написан в конце 1845 г., то есть до «Бретёра». Но Тургенев во всех изданиях, начиная с 1856-го года, помещал «Бретёра» перед «Тремя портретами», считая, очевидно, последнюю вещь более зрелой. Хотя такой порядок и нарушает хронологическую последовательность, мы сохраняем его в настоящем издании.

Появление «Бретёра» в январской книжке «Отечественных записок» совпало с крайним обострением журнально-литературных споров, вызванных идейным и художественным ростом «натуральной школы». Главным предметом этих споров стали такие значительные произведения, увидевшие свет в начале 1847 г., как «Кто виноват?» Герцена, «Обыкновенная история» Гончарова, первые рассказы из «Записок охотника» Тургенева. В этой сложной и напряженной обстановке новая повесть Тургенева почти не была замечена критикой.

Наиболее ранний отзыв о «Бретёре» принадлежит Белинскому, который в письме к Тургеневу от 19 февраля (3 марта) 1847 г. осторожно выразил свою неудовлетворенность его повестью, противопоставив ее «Запискам охотника»: «Мне кажется, у Вас чисто творческого таланта или нет, или очень мало, и Ваш талант однороден с Далем. Судя по „Хорю“, Вы далеко пойдете. Это Ваш настоящий род. Вот хоть бы „Ермолай и мельничиха“ — не бог знает что, безделка, а хорошо, потому что умно и дельно, с мыслию. А в „Бретёре“, я уверен, Вы творили. <���…> Если не ошибаюсь, Ваше призвание — наблюдать действительные явления и передавать их, пропуская через фантазию; но не опираться только на фантазию» (Белинский, т. 12, с. 336).

Тогда же о новой повести Тургенева коротко упомянул Ап. Григорьев, поставивший ее в один ряд с другими произведениями последнего времени — «Кто виноват?» Герцена, «Родственники» И. Панаева, «Без рассвета» А. Нестроева (П. Н. Кудрявцева), — предметом которых была «трагическая гибель всего лучшего, всего благороднейшего в личности вследствие бессилия воли». О Лучкове критик писал: «Бретёр — это Грушницкий с энергиею натуры Печорина, или, пожалуй, Печорин, лишенный блестящего лоска его ума и образованности — олицетворение тупой апатии, без очарования, доставшегося даром…» (А. Г. Обозрение журнальных явлений за январь и февраль текущего года. — Московский городской листок, 1847, № 52, 5 марта).

О том, как воспринимали «Бретёра» некоторые из читателей-современников, позволяет судить письмо к Тургеневу Е. А. Ладыженской, второстепенной писательницы, с которой он познакомился в начале 1855 г. 23 марта того же года она писала: «Я на днях, Иван Сергеевич, могу сказать, что отрыла в старом журнале 47-го года одну Вашу повесть, под заглавием „Бретёр“ <���…> В этой повести Вам чрезвычайно удались оба типа: тип бретёра и тип немца, — в них много оригинальности. Сколько, в самом деле, таких людей, которые слывут за высшие умы оттого только, что не дают себя разгадать. Что касается до Кистера, то я сама встретила в нашем гусарском полку (как говорит Маша Перекатова) такого идеального юношу с развитою „интеллигенциею“, с образованностью, с пиитическими стремлениями, но с тупым умом, и сожалела, что никто этим типом не воспользовался, — я тогда о Вашей повести не знала. Сама Маша, кажется, обрисована не так удачно и не слишком метко, — а может быть, Вы и хотели, чтоб она вышла несколько бесцветна. Зато мать очень хороша, даром, что о ней мало говорено» (Т сб, вып. 2, с. 371, публикация Т. А. Никоновой).