Иван Тургенев - Том 6. Дворянское гнездо. Накануне. Первая любовь

Поэту А. Н. Плещееву принадлежит единственная в своем роде пространная характеристика Курнатовского как типичнейшего представителя особой прослойки чиновного мира — правоведов, т. е. молодых людей, окончивших училище правоведения. Плещеев писал Е. И. Барановскому 19 февраля ст. ст. 1860 г.: «У всех правоведов конек — буква закона < … > Это всё проводители бесстрастной идеи государства, как они сами выражаются < … > Они для известного принципа — узкого принципа — готовы принести в жертву самое святое человеческое чувство. < … > С ребяческих лет чиновник берет в нем верх над человеком < … > Тургенев в последнем романе своем „Накануне“ изобразил нам правоведа в лице г. Курнатовского и, по обыкновению изобразил мастерски. На одной странице сказал всё, что можно сказать об этом типе». Переходя к оценке романа в целом, Плещеев продолжал: «По концепции он гораздо шире „Дворянского гнезда“, а поэзии в нем столько же. Впечатление оставляет сильное, а главное — заставляет крепко призадуматься. Но такого повсеместного и единогласного успеха этот роман не может иметь, как имело „Гнездо“, по многим причинам. Зато всё живое, молодое и мыслящее будет на стороне Тургенева» (Шестидесятые годы. Материалы по истории литературы и общественному движению. М.; Л.: АН СССР, 1940, с. 457–458). В противоположность А. Н. Плещееву, в отзыве которого явственно слышались гражданские мотивы, В. П. Боткин при оценке романа руководствовался по преимуществу эстетическим критерием. Пренебрежительно отозвавшись об идейной сущности романа и весьма сдержанно — о его архитектонике, Боткин свое письмо к А. А. Фету от 20 марта 1860 г. посвятил тонкому анализу художественных достоинств «Накануне», не связывая их непосредственно с воплощением центральной идеи сюжета.

«… „Накануне“ я прочел с наслаждением, — писал Боткин. — Я не знаю, есть ли в какой повести Тургенева столько поэтических подробностей, сколько их рассыпано в этой. Словно он сам чувствовал небрежность основных линий здания и чтобы скрыть эту небрежность, а может быть и неопределенность фундаментальных линий, он обогатил их превосходнейшими деталями, как иногда делали строители готических церквей. Для меня эти поэтические, истинно художественные подробности заставляют забывать о неясности целого. Какие озаряющие предметы эпитеты, да, солнечные эпитеты, неожиданные, вдруг раскрывающие внутренние перспективы предметов! Правда, что несчастный болгар решительно не удался; всепоглощающая любовь его к родине так слабо очерчена, что не возбуждает ни малейшего участия, а вследствие этого и любовь к нему Елены более удивляет, нежели трогает. Успеха в публике эта повесть иметь не может, ибо публика вообще читает по-утиному и любит глотать целиком. Но я думаю, едва ли найдется хоть один человек с поэтическим чувством, который не простит повести все ее математические недостатки за те сладкие ощущения, которые пробудят в душе его ее нежные, тонкие и грациозные детали. Да, я заранее согласен со всем, что можно сказать о недостатках этой повести, и все-таки я считаю ее прелестною. Правда, что она не тронет, не заставит задуматься, но она повеет ароматом лучших цветов жизни» ( Фет, ч. 1, с. 323).

Примечателен крайне суровый и парадоксальный отзыв Л.Н. Толстого о «Накануне», данный в письме к А. А. Фету от 23 февраля ст. ст. 1860 г.: «Прочел я „Накануне“. Вот мое мнение: писать повести вообще напрасно, а еще более таким людям, которым грустно и которые не знают хорошенько, чего они хотят от жизни. Впрочем „Накануне“ много лучше „Дв<���орянского> гнезда“, и есть в нем отрицательные лица превосходные — художник и отец. Другие же не только не типы, но даже замысел их, положение их не типическое, или уж они совсем пошлы. Впрочем, это всегдашняя ошибка Тургенева. Девица — из рук вон плоха — ах, как я тебя люблю… у ней ресницы были длинные… Вообще меня всегда удивляет в Тургеневе, как он с своим умом и поэтическим чутьем не умеет удержаться от банальности, даже до приемов. Больше всего этой банальности в отрицательных приемах, напоминающих Гоголя. Нет человечности и участия к лицам, а представляются уроды, которых автор бранит, а не жалеет. Это как-то больно жюрирует с тоном и смыслом либерализма всего остального < … > Вообще же сказать, никому не написать теперь такой повести, несмотря на то, что она успеха иметь не будет» ( Толстой, т. 60, с. 324–325).

В отзыве Л. Н. Толстого сквозило известное и по другим фактам из истории его отношений с Тургеневым раздражение против личности автора «Накануне». Однако было бы ошибкой объяснять его излишне суровый тон лишь субъективными причинами. Упоминание о Гоголе свидетельствует о том, что роман «Накануне» воспринимался Толстым как произведение, не выходящее за рамки привычной литературной традиции, уже отживающей свое время. Жесткие суждения Толстого о «Накануне» были продиктованы повышенной требовательностью к Тургеневу. Выгодно выделяя Тургенева в ряду его современников («никому не написать теперь такой повести»), Толстой тем не менее считал, что его творческие возможности не нашли полного выражения в «Накануне».

Пожалуй, столь же примечателен отзыв Ф. М. Достоевского о «Накануне». Правда, представление о нем слагается лишь из косвенных данных. В письме А. Н. Плещеева к Достоевскому от 17 марта (1860 г.) читаем: «Я на тебя, братец ты мой, очень сердит, за твой отзыв о романе Тургенева. Что за ярлычки ты везде находишь. После этого — не смей художник выставить ни одного типа, служащего представителем известной породы людей, известного класса общества, все ярлычки. И почему так легко жить болгару, посвятившему себя великому делу освобождения родины? Не знаю, легко ли ему жить, но я бы желал пожить такой жизнью. Непосредственным натурам, цельным, не подточенным анализом и рефлекторством, не путающимся в разных противоречиях, жить, конечно, если хочешь, легче… но когда эти натуры несут на плаху головы во имя любви к правде — ужели они менее гамлетов и гамлетиков достойны сочувствия? А что натуры практические, деятельные не любят по большей части искусства — это факт, повторяющийся беспрестанно в действительности. Тургенев взял этот факт и был вправе так сделать. Он вовсе не хотел сказать, что эти люди не могут или не должны любить искусства. Но показал только, что есть на самом деле. Артистические натуры по большей части — не деятели» (Достоевский Ф. М. Материалы и исследования / Под ред. А. С. Долинина. Л., 1935, с. 451–452). Комментируя эти возражения Достоевскому, А. С. Долинин отметил: «Как видно из слов Плещеева, Достоевский отнесся к этому роману отрицательно из-за главной фигуры: болгарина Инсарова, сухого, ничего не понимающего в искусстве, идущего прямо к своей цели без всяких сомнений и колебаний» (там же, с. 492). Можно полагать, что отношение Достоевского к не колеблющемуся, ни в чем не сомневающемуся Инсарову было во многом прямо противоположным его отношению к Базарову — герою следующего романа Тургенева (см.: наст. изд., Сочинения, т. 7).