Иван Тургенев - Том 6. Дворянское гнездо. Накануне. Первая любовь

Необыкновенная любовь Зинаиды, происшедший в ней перелом требовали тщательной психологической мотивированности, и Тургенев уделил много внимания уяснению обстоятельств, подготовивших героиню к тому, что она смело и не задумываясь о будущем отдалась первому истинному чувству. Из сделанных дополнительно вставок читатель узнает, что Зинаида тяготится окружающей ее обстановкой [248]и не дорожит собственной жизнью. Так, например, текст: «Потом явилась Зинаида — еще раз сказал мне Лушин» на с. 332–333 является дополнительной вставкой. Примечательна вставка, свидетельствующая о стремлении автора наделить героиню чувством прекрасного (см. текст на с. 344: «Вы любите роскошь? — Итак, бал великолепный»).

В окончательном тексте Тургенев ввел дополнительные психологические намеки, раскрывающие читателю смысл происходящих событий. Появилось описание разговора Володи с Зинаидой в саду, из которого становится ясно, что героиня глубоко несчастна и что у нее нет надежды на лучшее будущее (см. текст: «Всё мне опротивело — боже мой, как тяжело!» — на с. 329); прибавился эпизод чтения стихотворения Пушкина «На холмах Грузии», заканчивающийся репликой Зинаиды: «Что не любить оно (сердце) не может — и хотело бы, да не может!» (с. 330). Кроме того, Тургенев дополнил одно из обращений Зинаиды к юному герою повести словами, являющимися косвенным признанием, что она любит именно его отца (см. текст: «Ах, я очень виновата… — я вас люблю — вы и не подозреваете, почему и как…» — на с. 353).

Однако наибольшее значение имеет добавленная Тургеневым глава XI. В ней Зинаида, рассказывая свой «сюжет», как бы сравнивает себя с той «девушкой в белом», которая по собственной воле пошла навстречу страстям и, покинув своих невинных подруг, смешалась с толпой вакханок.

Впоследствии Тургенев заметил, что в Зинаиде он изобразил «кокетку по природе, но кокетку действительно привлекательную» ( Т сб ( Пиксанов ), с. 92). В первоначальном варианте образ героини был лишен каких бы то ни было отрицательных качеств, и только в ходе работы писатель сделал добавления, подчеркнувшие в ее характере свойства, дающие основания называть ее кокеткой (см., например, текст: «А она любит лесть? — Итак, королева» — на с. 344). Двойственное отношение Тургенева к Зинаиде может быть, вероятно, объяснено его сложным отношением к прототипу героини, Е. Л. Шаховской, которую мать писателя, Варвара Петровна, считала повинной в смерти мужа (см. указ. статью Н. М. Чернова, с. 234–236, 241).

Образ отца Володи, Петра Васильевича, в повести окружен ореолом некоторой таинственности. Как свидетельствует рукопись, Тургенев стремился придать внутреннему миру этого персонажа «особую значительность. Так, он вписал на полях разговор Петра Васильевича с сыном о том, что свобода человека зависит от его «собственной воли» (см. текст: «Сам бери, что можешь — и будешь свободным, и командовать будешь» — на с. 324). В первоначальном варианте этой вставки Тургенев подчеркивал эгоизм Петра Васильевича и его желание властвовать над другими. Так, вместо слов: «самому себе принадлежать — в этом вся штука жизни» — первоначально было: «Самому себе принадлежать да других гнуть под себя — другого нет счастья на земле» ( Т, ПСС и П, Сочинения, т. 9, с. 352).

Так же, как и в более ранних произведениях («Затишье», «Переписка» и др.), любовь в повести осмысливается как чувство трагическое и неизбежно предполагающее рабскую зависимость одной из сторон. Этот аспект взаимоотношений героев повести имел для автора «Первой любви» существенное значение, о чем свидетельствует, например, тот факт, что, описывая эпизод, когда отец героя бьет Зинаиду по обнаженной руке хлыстом (см. с. 360), Тургенев сделал большое количество вставок и исправлений с целью подчеркнуть их неравенство в любви.

Анализ рукописи позволяет отметить колебания Тургенева при установлении последовательности событий и определении дальнейшей судьбы некоторых действующих лиц. Так, в отброшенном варианте Володя должен был догадаться о характере отношений между его отцом и Зинаидой гораздо раньше, непосредственно после встречи с отцом ночью в саду, Беловзоров кончал жизнь самоубийством, а Зинаида уезжала за границу, и герой узнавал о ее смерти только через полгода.

Пейзаж в повести «Первая любовь» играет исключительную роль. Описания природы в ней как бы сливаются с переживаниями героев, оттеняя и разъясняя их однако такой органичности включения пейзажа в психологический рисунок повести Тургенев добился не сразу. Он менял места включения пейзажа в ходе повествования, согласовывая его с соответствующими описаниями состояния героев, подвергал правке и т. д. Работая над ночным пейзажем в гл. VII, Тургенев в трех местах вписал и затем зачеркнул эпитет «зловещий», считая, очевидно, что он не передавал бы состояние героя — взволнованное, мятежное, но лишенное оттенка трагизма

После опубликования «Первой любви» в «Библиотеке для чтения» во всех других прижизненных русских изданиях текст повести печатался без каких-либо существенных изменений. Исключение представляет авторизованный французский перевод повести, появившийся в Париже в 1863 г. (см.: Nouvelles scènes de la vie russe. Eléna. Un premier amour, par Ivan Tourguénef. Traduction de H. Delaveau. Paris. E. Dentu, 1863, p. 297–428). Для этого издания Тургенев дописал заключение, в котором раскрыл отношение к событиям, составляющим содержание повести, каждого из присутствовавших при чтении рассказа Владимира Петровича. В парижском архиве писателя сохранился черновой автограф этого текста. Приводим его полностью и с тем названием, которое дал ему сам Тургенев:

В<���ладимир> П<���етрович> умолк и поник головою, как бы выжидая слова. Но ни С<���ергей> Н<���иколаевич> [249], ни хозяин дома не прерывал молчания, и сам он не поднимал глаз от своей тетради.

— Кажется, господа, — начал он наконец с неловкой улыбкой, — исповедь моя вам наскучила?

— Нет, — возрааил <���Сергей Николаевич> [250], — но …

— Что „но“?

— Так … Я хотел сказать, что в странное время мы живем … и люди мы странные.

— Это почему?

— Мы странные люди, — повторил С<���ергей> Н<���иколаевич>. — Ведь вы ничего не прибавили в вашей исповеди?

— Ничего.

— Гм. Впрочем, это заметно. Мне кажется, в одной России…

— Такая история возможна! — перебил В<���ладимир> П<���етрович>.

— Такой рассказ возможен.

В<���ладимир> П<���етрович> помолчал. — А как ваше мнение? — спросил он, обращаясь к хозяину дома.

— Я согласен с С<���ергеем> Н<���иколаевичем>, — отвечал он, тоже не поднимая глаз. — Но не пугайтесь, мы не хотим этим сказать, что вы дурной человек, напротив. Мы хотим сказать, что жизненные условия, в которых мы все воспитались и выросли, сложились осо бенным, небывалым образом, который едва ли повторится. Нам стало жутко от вашего простого и безыскусственного рассказа… не потому, чтобы он нас поразил своею безнравственностью — тут что-то глубже и темнее простой безнравственности. Собственно вы ни в чем не виноваты, но чувствуется какая-то общая, народная вина, что-то похожее на преступление.