Николай Гумилев - Том 2. Драматургия. Проза

Красное море — бесспорно часть Африки, и ловля акулы в Красном море может быть прекрасным вступлением к африканским охотам.

Мы бросили якорь перед Джеддой, куда нас не пустили, так как там была чума. Я не знаю ничего красивее ярко-зелёных мелей Джедды, окаймляемых чуть розоватой пеной. Не в честь ли их и хаджи-мусульмане, бывавшие в Мексике, носят зелёные чалмы?

Пока грузили уголь, было решено заняться ловлей акулы. Громадный крюк с десятью фунтами гнилого мяса, привязанный к крепкому канату, служил удочкой, поплавок изображало бревно. Но акул совсем не было видно, или они проплыли так далеко, что их лоцманы не могли заметить приманки; акула очень близорука, и её всегда сопровождают две хорошенькие небольшие рыбки, которые наводят её на добычу и получают за это свою долю — они-то и называются лоцманами.

Наконец, в воде появилась тёмная тень, сажени в полторы длиною, и поплавок, завертевшись несколько раз, нырнул в воду. Мы дёрнули за верёвку, но вытащили лишь крючок. Акула только дёрнула приманку, но не проглотила её. Теперь, видимо огорчённая исчезновением аппетитно пахнущего мяса, она плавала кругами почти на поверхности и всплёскивала хвостом по воде. Сконфуженные лоцманы носились туда и сюда. Мы поспешили забросить крючок обратно. Акула бросилась к нему, уже не стесняясь. Канат сразу натянулся, угрожая лопнуть, потом ослабел, и над водой показалась круглая лоснящаяся голова с маленькими злыми глазами; такие глаза я видел только у старых, особенно свирепых кабанов. Десять матросов с усилием тащили канат. Акула бешено вертелась, и слышно было, как она ударяла хвостом о борт парохода и словно винтом бурлила им в воде. Помощник капитана, перегнувшись через перила, разом выпустил в неё пять пуль из револьвера. Она вздрогнула и затихла. Пять чёрных дыр показались на её голове и беловатых губах. Ещё усилье, и страшная туша уже у самого борта. Кто-то тронул её за голову, и она лязгнула зубами. Видно было, что она совсем свежа и собирается с силами для решительного боя. Тогда, привязав нож к длинной палке, помощник капитана сильным и ловким прямым ударом проткнул ей грудь и, натужившись, довёл разрез до конца. Хлынула вода, смешанная с кровью, розовая селезёнка аршина в два длиною, губчатая печёнка и кишки вывалились и закачались в воде, как ещё невиданной формы медузы.

Акула сразу сделалась легче, и её без труда втащили на палубу. Корабельный кок, вооружившись топором, стал рубить ей голову. Кто-то вытащил сердце, и оно, пульсируя, двигалось то туда, то сюда лягушечьими прыжками. В воздухе стоял запах крови.

А в воде у самого борта суетился осиротелый лоцман. Его товарищ исчез, очевидно, мечтая скрыться в каких-нибудь отдалённых бухтах позор невольного предательства. Но тот был безутешен: верный до конца, он подскакивал над водой, как бы желая посмотреть, что там делают с его госпожой, крутился вокруг плавающих внутренностей, к которым жадно спешили другие акулы, и всячески высказывал своё последнее отчаянье.

Акуле отрубили челюсти, чтобы вырвать зубы, всё остальное бросили в море. Закат в этот вечер над зелёными мелями Джедды был широкий и ярко-жёлтый с алым пятном солнца посередине. Потом он стал нежно-пепельным, потом зеленоватым, точно море отразилось в небе. Мы подняли якорь и пошли прямо на Южный Крест.

Там, где Абиссинское плоскогорье переходит в низменность, и раскалённое солнце пустыни нагревает большие круглые камни, пещеры и низкий кустарник, можно часто встретить леопарда, по большей части разленившегося на хлебах у какой-нибудь одной деревни. Изящный, пёстрый, с тысячью уловок и капризов, он играет в жизни поселян роль какого-то блистательного и враждебного домового. Он крадёт их скот, иногда и ребят. Ни одна женщина, ходившая к источнику за водой, не упустит случая сказать, что видела его отдыхающим на скале и что он посмотрел на неё, точно собираясь напасть. С ним сравнивают себя в песнях молодые воины и стремятся подражать ему в лёгкости прыжка. Время от времени какой-нибудь предприимчивый честолюбец идёт на него с отравленным копьём и, если не бывает искалечен, что случается часто, тащит торжественно к соседнему торговцу атласистую с затейливым узором шкуру, чтобы выменять её на бутылку скверного коньяку. На месте убитого зверя поселяется новый, и всё начинается сначала.

Однажды к вечеру я пришёл в маленькую сомалийскую деревушку, где-то на краю Харрарской возвышенности. Мой слуга, юркий харрарит, тотчас же сбегал к старшине рассказать, какой я важный господин, и тот явился, неси мне в подарок яиц, молока и славного полугодовалого козлёнка. По обыкновению, я стал расспрашивать его об охоте. Оказалось, что леопард бродил полчаса тому назад на склоне соседнего холма. Так как известие было принесено стариком, ему можно было верить. Я выпил молока и отправился в путь; мой слуга вёл, как приманку, только что полученного козлёнка.

Вот и склон с выцветшей, выжженной травой, с мелким колючим кустарником, похожий на наши свалочные места. Мы привязали козлёнка посередине открытого места, я засел в куст шагах в пятнадцати, сзади меня улёгся с копьём мой харрарит. Он таращил глаза, размахивал оружьем, уверяя, что это восьмой леопард, которого он убьёт; он был трус, и я велел ему замолчать. Ждать пришлось недолго; я удивляюсь, как отчаянное блеяние нашего козлёнка не собрало всех леопардов округа. Я вдруг заметил, как зашевелился дальний куст, покачнулся камень, и увидел приближающегося пёстрого зверя, величиною с охотничью собаку. Он бежал на подогнутых лапах, припадая брюхом к земле и слегка махая кончиком хвоста, а тупая кошачья морда была неподвижна и угрожающа. У него был такой знакомый по книгам и картинкам вид, что первое мгновенье мне пришла в голову несообразная мысль, не бежал ли он из какого-нибудь странствующего цирка? Потом сразу забилось сердце, тело выпрямилось само собой, и, едка поймав мушку, я выстрелил.

Леопард подпрыгнул аршина на полтора и грузно упал на бок. Задние ноги его дёргались, взрывая землю, передние подбирались, словно он готовился к прыжку. Но туловище было неподвижно, и голова всё больше и больше клонилась на сторону: пуля перебила ему позвоночник сейчас же за шеей. Я понял, что мне нечего ждать его нападения, опустил ружьё и повернулся к моему ашкеру. Но его место было уже пусто, там валялось только брошенное копьё, а далеко сзади я заметил фигуру в белой рубашке, отчаянно мчащуюся по направленью к деревне.

Я подошёл к леопарду; он был уже мёртв, и его остановившиеся глаза уже заволокла беловатая муть. Я хотел его унести, но от прикосновения к этому мягкому, точно бескостному телу меня передёрнуло. И вдруг я ощутил страх, нарастающий тягучим ознобом, очевидно, реакцию после сильного нервного подъёма. Я огляделся: уже сильно темнело, только один край неба был сомнительно жёлтым от подымающейся луны; кустарники шелестели своими колючками, со всех сторон выгибались холмы. Козлёнок отбежал так далеко, как ему позволяла натянувшаяся верёвка, и стоял, опустив голову и цепенея от ужаса. Мне казалось, что все звери Африки залегли вокруг меня и только ждут минуты, чтобы умертвить меня мучительно и постыдно.