Михаил Салтыков-Щедрин - Том 2. Губернские очерки

И либералы и демократы действительно встретили доброжелательно и оценили высоко произведение, завладевшее вниманием всей читающей России. Но оценили они его с разных позиций и по-разному определили его основную политическую тенденцию: одни — как ведущую в стан либеральных «обновителей» существующего строя, другие — в стан борцов за полное решительное преобразование этого строя.

Отсюда такая на первый взгляд трудно объяснимая картина, когда среди деятелей, приветствовавших «Губернские очерки» в печати и вне ее, мы видим представителей самых различных классов и общественно-политических групп того времени: крестьянских демократов Чернышевского и Добролюбова, дворянских либералов Дружинина и Безобразова, славянофилов Константина Аксакова и Кошелева, противника обличительной литературы Льва Толстого, «почвенника» Достоевского, откупщика-миллионера Кокорева, священника-публициста Беллюстина, наконец царя Александра II и других руководителей правительственного либерализма [245].

Чтобы правильно понять эту картину, необходимо принять во внимание еще одно существенное обстоятельство.

«Губернские очерки», создававшиеся по частям в течение примерно пятнадцати месяцев (а не трех-четырех, как обычно сообщается), отнюдь не являются произведением, написанным в одной тональности и едином ключе. В них, напротив того, отчетливо прослеживается (особенно если читать рассказы в порядке их написания) развитие взглядов, замыслов, художественного метода писателя, и очень интенсивное, в эту пору быстро развивавшихся общественных событий, в поток которых с головой ушел писатель, страстно искавший свое место в современности [246].

Учитывать динамику идейно-художественного пути Салтыкова в период писания и печатания «Очерков» необходимо при любом обращении к суждениям современников о первой его книге. Ведь подавляющее большинство этих суждений относится не ко всему произведению, а к отдельным его разделам и даже единичным рассказам и образам. И выносились эти суждения в быстро менявшейся общественной обстановке. Очевидно, что односторонне обобщать такие частные суждения нельзя. Одной же из наиболее показательных «кривых» в творческой истории «Очерков» является спад, затухание в них линий, связанных — идеологически и стилистически — с так называемой обличительной литературой и ее политическим эквивалентом — реформизмом.

Обличительная литература, «зачинателем» и «патриархом» которой современники единодушно, но неосновательно считали Салтыкова с его «Очерками», возникла в качестве одной из форм либерального движения середины — конца 50-х годов, в период острого кризиса самодержавно-крепостнического режима. В ту пору она входила в общий строй буржуазно-демократической оппозиции этому режиму и была исторически прогрессивной. Революционные демократы Чернышевский и Добролюбов, Герцен и Шевченко приветствовали «обличителей». Документально яркие картины чиновничьего произвола и хищений, появлявшиеся из-под пера целой армии писателей-обличителей — Елагина и Селиванова, Мельникова-Печерского и Львова и многих других, — жадно читались всей низовой грамотной Россией. С точки зрения революционных демократов эти обличения, хотя их авторы и не связывали рисуемых ими картин произвола и грабительства с общими политическими порядками тогдашней России, являлись хорошим агитационным средством в подготовке борьбы с самодержавно-помещичьим строем.

Но вскоре положение изменилось.

После известных царских рескриптов от ноября и декабря 1857 г., означавших практический приступ правительства к крестьянской реформе, политическая обстановка в стране стала быстро накаляться. Либеральное движение в условиях резкого обострения классовой борьбы, в условиях назревавшей революционной ситуации, стало постепенно превращаться в опору правительственной и помещичьей реакции.

С другой стороны, правительство Александра II и либералы, и раньше усматривавшие в обличениях частных злоупотреблений и отдельных носителей власти своего рода клапан для ослабления силы демократической критики режима, укрепились на этих позициях. Они хотели бы откупиться от революции, уже стучавшейся в двери, «гласностью», «обличительством». Отсюда поощрение «обличителей» в либеральной критике и «сверху».

Первые рассказы салтыковских «Очерков», вошедшие впоследствии в раздел «Прошлые времена» и близкие к ним, были действительно причастны «обличительной» литературе, которую Тургенев называл также «исправительной» и «полицейской», а Добролюбов (позднее) — «юридической». Эти рассказы всецело погружены в грубый и грязный мир чиновничьего произвола и беззакония, которые рисуются еще преимущественно с внешней стороны: разрабатываемые здесь мотивы взяток, вымогательства, кляузы были в самом деле характерны для «обличительного жанра».

Однако в последующих «очерках» Салтыков уже поставит перед собой задачу осветить мир чиновничьего произвола и хищений не извне, лишь со стороны уголовно наказуемых или морально осуждаемых фактов, как в «рассказах подьячего», а изнутри. Он займется, особенно пристально в рассказе «Первый шаг», одном из лучших в «Очерках», материальными условиями и зависящей от них психологией чиновничьего быта, чем не занимались «обличители». Тем самым он подведет читателя к вопросу о коренных причинах испорченности и неспособности администрации в тогдашней России. Как художник он даст много материала, позволяющего усматривать эти причины не в частном, индивидуальном, а в общем — в несовершенстве всего существующего «порядка вещей» (что в первую очередь и подчеркнут в своих отзывах Чернышевский и Добролюбов). Вместе с тем, развертывая все шире и шире художественное полотно произведения, Салтыков больше и плотнее начнет заполнять его изображением не чиновничьей только, но всей «губернской» и «уездной» России — помещичье-дворянской, купечески-торговой, мещанской, а главное, народно-крестьянской — крепостной, раскольничьей, страннической, острожной.

Демократическая струя, пробивавшаяся в первых «очерках» сквозь обличительное бытописание («дагерротипичность») и реформистские надежды, превратилась в сильный поток, наполнивший глубоким содержанием основные образы произведения. И если первый том «Очерков» был еще действительно больше всего книгой о плохой бюрократии и содержал рецепты ее исправления, то во втором и третьем томах Салтыков возвысился до глубоко критических, художественно обобщенных образов всевластного чиновничества и безответственной администрации, бесполезных строительству новой жизни дворян-помещиков и пока безгласного, угнетенного, но богатого скрытыми силами народа.