Михаил Салтыков-Щедрин - Том 4. Произведения 1857-1865

Живоедова. Это правда, Семен Семеныч.

Фурначев. Ты бы вот, Настасья Ивановна, в горячности чувств своих, плюнула Прокофью Иванычу в бороду, а кто знает? может быть, еще пригодится тебе эта борода? Человек в своей кичливости предпринимает иногда вещи, в которых впоследствии горько раскаивается, но недаром гласит народная мудрость: не плюй в колодезь — испить пригодится… Может быть, почтеннейший Прокофий Иваныч и есть тот самый колодезь, о котором гласит пословица? Каково же тебе, сударыня, будет, если после испить-то из него придется?

Настасья Ивановна. Чтой-то ты, душечка, как говоришь скучно. Даже спать хочется.

Фурначев. Полезные истины всегда скучно выслушивать, сударыня. Только зубоскальство модных вертопрахов приятно ласкает слух женщины. Но истина хотя и не столь привлекательна, зато спасительна. Так ли, почтеннейшая Анна Петровна?

Живоедова. Мудрено чтой-то вы говорите, Семен Семеныч.

Фурначев. А что касается до духовной, то я и сам того мнения, что Иван Прокофьич ее не сделает.

Живоедова (вздыхая). Ах, и не говорите, сударь! И сама это знаю, а как еще сторонние об этом вспомнят, так даже словно муравьи по-за кожей забегают.

Фурначев. И Прокофий Иваныч, стало быть, естественным образом достигнет желаемого.

Живоедова. Ведь он с меня и рубашку-то снимет, Семен Семеныч!

Фурначев. Это дело возможное, сударыня.

Живоедова. Хоть бы вы научили, как помочь-то этому!

Фурначев. Я об этом предмете желал бы иметь с вами откровенный разговор, Анна Петровна.

НастасьяИвановна. Мне уйти, что ли?

Фурначев. Можешь уйти, Настасья Ивановна, — мы не долго.

Настасья Ивановна уходит.

Те же, кроме Настасьи Ивановны.

Фурначев (притворяя плотно дверь). Мне с вами, Анна Петровна, по душе побеседовать надо.

Живоедова. Что ж, Семен Семеныч, извольте беседовать.

Фурначев. Я желал бы знать, как вы об нашем общем предмете думаете?

Живоедова. Мое, Семен Семеныч, дело сиротское, думайте уж вы сначала.

Фурначев (вполголоса). Я, сударыня, думаю, нельзя ли тово… (Идет к двери и, посмотрев, нет ли кого за нею, возвращается.) Насчет этого мы, кажется, оба согласны, что на духовную надежды мало; стало быть, того не миновать, что не нынче, так завтра все Прокофью Иванычу достанется. Так ли, моя почтеннейшая?

Живоедова. Это, сударь, по всему видимо, что к тому дело клонит.

Фурначев. Стало быть, вы размыслите только, любезная Анна Петровна, какие последствия выдут для вас из этого обстоятельства. Во-первых, он вас в ту же минуту из дому выгонит…

Живоедова. Ох, батюшка, лучше не говори!

Фурначев. Нет, сударыня, истину всегда выслушать полезно. Стало быть, он вас выгонит — это первое. Вы возьмите, моя почтенная, как вам тогда жить-то будет! Вы человек неженный, привыкли и кусок сладкий съесть, и на кроватке понежиться, и то, и другое, и третье… Каково же, сударыня, как вам вдруг голову приклонить негде будет? Как вам, может быть, в глухую темную ночь или в зимний морозный день придется в одном, с позволенья сказать, платье, Христовым именем убежища для себя выпрашивать? Как вам не только сладкого ества, но и самой скудной пищи негде достать будет, чтоб утолить томительный голод?

Живоедова. Ох, батюшка, чтой-то уж ты больно страшно говоришь? Неужто это и может статься?

Фурначев. Станется, сударыня, непременно станется, если нет у вас скрытых капиталов…

Живоедова (с живостью). Нет, сударь, нет… у меня, сударь, совесть чистая, немараная…

Фурначев. Верно, сударыня, и имею основательные причины верить. Но будем продолжать. Во-вторых, как вы думаете, почтеннейшая Анна Петровна, насчет Станислава Фаддеича?

Живоедова (смущаясь). Не знаю, Семен Семеныч; кажется, Станислав Фаддеич хороший человек…

Фурначев. Это вы правду сказали, любезная Анна Петровна, и я так думаю, что женщина, которая законным образом получит право называться госпожою Понжперховскою, будет истинно счастливою женщиною… (Смотрит на нее пристально.)

Живоедова (смущаясь еще более). Право, уж не знаю, как вам сказать, Семен Семеныч…

Фурначев. Конечно, нам с вами, сударыня, многого ли нужно? чтоб был у нас свой угол, да готовый кусок, да совесть чтоб чистая… Нам, в наши лета, больше об душе думать надобно, чтоб перед небесного судию предстать, помогать этак ближним, отирать слезы сирым и вдовицам… так ли-с?

Живоедова. Я что-то уж и не пойму вас, Семен Семеныч! то об Станиславе Фаддеиче говорите, то вот вдова какая-то…

Фурначев. Я шучу, сударыня, я шучу. Возвратимся к нашему разговору. Какого вы, например, мнения насчет того, если б вам вдруг из девицы Живоедовой сделаться майоршей Понжперховской?

Живоедова молчит. А ведь в супружеском состоянии великие сладости обретаются, Анна Петровна!

Живоедова. Ах, уж не говорите, Семен Семеныч!

Фурначев. То-то-с. А я к тому все это веду, что через Прокофья Иваныча весь этот план ваш погибнуть может. Потому что вы возьмите хоть то: Станислав Фаддеич человек достойный, не нынче, так завтра подполковником будет; стало быть, ему и супругу надобно такую, чтоб могла за себя отвечать. Красота телесная — тлен, Анна Петровна; умрем мы — что же от нее, от этой красоты, останется? Страшно сказать — один прах! Красота душевная, бесспорно, вещь капитальная, но развращение века уж таково, что нравственные красы пред коловратностью судеб тоже в онемение приходят… Стало быть, Станиславу Фаддеичу капитал нужен настоящий-с.

Живоедова. Понимаю я это, Семен Семеныч, очень понимаю.

Фурначев. А если понимаете, так дело, значит, в том состоит, каким образом добыть приличный капитал, и об этом-то намерен я с вами теперь беседовать. (Снова подходит к двери, заглядывает в следующую комнату и возвращается. Вполголоса.) В каком месте, сударыня, у Ивана Прокофьича сундук с капиталами находится?

Живоедова (в сторону). Господи! второй раз уж на дню… (Громко.) Сами, чай, знаете, Семен Семеныч, что в опочивальной под кроватью сундук.