Виктор Клюшников - Марево

"Какъ бы то ни было, надо ѣхать къ Тонину, надо же добиться правды!"

"Талантъ растетъ въ тиши уединенья, характеръ въ шумѣ свѣтскихъ бурь, пришло ему въ голову дорогой. Хороши бури!"

Эпитетъ мрачнаго никакъ не шелъ бы къ безобразному зданію губернскаго острога, стоявшаго почти за чертой города. Русановъ насилу отыскалъ квартиру смотрителя, и съ полчаса слушалъ, какъ его будили. — Чуточку! раздавался его молящій голосъ. — Да ну, вставай, спрашиваютъ вѣдь, ворчала жена. — Ты бы сказала, пускай завтра поутру пріѣдетъ… — Да слышишь ты, очень нужно ему. О, чортъ!

Выползъ толстенькій старичокъ, съ заспанною физіономіей, напоминая всею фигурой жука-карапузика. Русановъ объяснилъ просьбу. Смотритель сказалъ ему, что имъ не получено никакого распоряженія о допущеніи посѣтителей къ арестанту, и потому онъ затрудняется…. Русановъ просилъ его присутствовать при свиданіи; наконецъ кое-какъ уломалъ.

Тонинъ лежалъ на нарахъ, въ грязной, сырой каморкѣ, заложивъ руки подъ голову и глядя въ узенькое оконце.

— Извините, я васъ не знаю; слышалъ только вашу исторію. Чѣмъ я могу вамъ быть полезенъ? спрашивалъ Русановъ.

— Чѣмъ же вы можете быть мнѣ полезны? возражалъ Тонинъ:- я я самъ не знаю, за что сижу. Я просто съ ума схожу…

— Не удивительно, когда я и не сижу, да тоже схожу съ ума… Скажите, пожалуста, обморочили они, что ли, губернатора?

— Не знаю, отвѣтилъ Тонинъ:- вотъ что развѣ, съѣздите вы къ моей невѣстѣ; отецъ ея домашнимъ докторомъ у губернатора… Пусть похлопочетъ…

Тонинъ далъ адресъ.

— Еще вотъ что… Впрочемъ, нѣтъ…

— Да не церемоньтесь, убѣждалъ Русановъ.

— Пришлите мнѣ чаю и сахару, если это не затруднитъ васъ, сказалъ Тонинъ, покраснѣвъ. — Когда-нибудь возвращу… А то вотъ двѣ недѣли…

Разспросивъ его не нужно ли еще чего, Русановъ пожалъ ему руку и поѣхалъ къ доктору. Вѣрочка вышла къ нему такая веселая, что Русановъ подумалъ будто ей ни чего неизвѣстно и началъ подготовлять ее издалека.

— Что такое за непріятное извѣстіе? Пожалуста говорите прямо, перебила она, горделиво поднимая голову.

— Вашъ женихъ….

— Кто такой?

— Тонинъ…

— А! Ну, что же?

— Онъ… имѣлъ несчастіе попасть… въ тюрьму.

— Туда и дорога!

Русановъ вытаращилъ глаза.

— Такимъ господамъ некуда больше и дѣваться, прибавила она, вставая.

— Какъ же это? Онъ просилъ, онъ былъ такъ увѣренъ, что вы примете въ немъ участіе…

— Я? За кого жь онъ меня считаетъ? За сообщницу въ его подлостяхъ?

— Извините, сказалъ Русановъ, поклонился и вышедъ.

"Да это просто арабскія сказки," думалось ему всю дорогу.

На другой день Русановъ сообщилъ все это Доминову и просилъ его совѣта.

— Охота жь вамъ ввязываться въ такія передряги, сказалъ тотъ. — Вотъ такъ-то вы и попадаетесь…. Ну, какъ это васъ угораздило?

— Что такое? спрашивалъ Русановъ.

— Да, вы и въ самомъ дѣлѣ ничего не знаете; а мнѣ на дняхъ полицеймейстеръ со секрету такую штучку сообщилъ… Сказать развѣ? Честное слово, что это останется между нами?

— Честное слово.

— Вы подъ присмотромъ полиціи, шепнулъ Доминовъ. У Русанова и руки опустились.

— Это ничего, успокоивалъ Доминовъ, — узнаютъ васъ и все кончится; я и самъ сдѣлалъ все что могъ, но будьте осторожны впередъ.

Въ головѣ Русанова царствовалъ полнѣйшій хаосъ, когда онъ возвратился изъ присутствія; но онъ съ какимъ-то ожесточеніемъ выдумывалъ новыя гипотезы, терялся въ сотняхъ плановъ, и ни на одномъ не могъ остановиться. Задавъ себѣ задачу, во что бы то ни стало, добиться толку въ очевидной интригѣ, Русановъ остановился на той мысли, что тутъ не обошлось безъ Бронскаго. Припоминая студенческіе годы, онъ еще болѣе убѣждался въ справедливости своего предположенія: графъ всегда дѣлался коноводомъ всякаго безпорядка. Вліяніе Бронскаго на Колю было не безызвѣстно Русанову; литографія также не была ему новостью; онъ слышалъ лестные отзывы Бронскаго объ Езинскомъ; этотъ намекалъ ему на участіе важныхъ лицъ. Итакъ игра перешла въ серіозную ставку; эти люди раскидываютъ сѣмена смутъ не на словахъ только, а пользуясь всѣми средствами, какія доставляли имъ образованіе, богатство, положеніе въ обществѣ, служебныя связи. Но какая цѣль? Онъ рѣшительно терялся; высказывать же свои предположенія въ обществѣ онъ не рѣшался, не имѣя никакихъ доказательствъ.

Вечеромъ пріѣхала Ниночка и вспорхнула къ нему въ комнату, какъ всегда, беззаботная, беззавѣтная.

— За что жь это вы дуетесь? прощебетала она, опускаясь въ кресло. — Экая важность! разсуждала она:- засадили человѣка; мало ли ихъ сидитъ по свѣту-то? Обо всѣхъ плакать, слезъ не хватитъ!

— Ниночка! Съ кѣмъ особенно близокъ былъ Езинскій?

— Съ Полькой Лисевичъ…

— Надо сдѣлать послѣднюю попытку. Побывай у ней, осмотри ее комнату…. И если найдешь какія-нибудь бумаги, сейчасъ ко мнѣ!

— Эва! Да она вчера еще уѣхала изъ города, даже никому не сказалась; ее теперь съ собаками не сыщешь….

Русановъ повѣсилъ голову.

Ниночка положила ему руки на плечи и глядѣла въ глаза.

— Да что ты и впрямь въ дураки записываться собрался? Прикажете васъ веселить?

Она схватила со стѣны скрипку, и перебирая по струнамъ, какъ на гитарѣ, запѣла:

Русановъ поднялъ голову и улыбнулся. Она еще проворнѣй ударила по струнамъ…

Вскочила, прыгнула на диванъ, съ дивана на столъ, оттуда на комодъ и залилась звонкимъ смѣхомъ, надъ своими ли продѣлками или надъ Русановымъ, неизвѣстно. Онъ подошелъ и обнялъ ее.

— Спаси меня хоть ты! Спаси меня отъ сумашествія!

— Вотъ давно бы такъ! сказала она, спутывая ему волосы.

А дни все шли на днями. Владиміръ Ивановичъ каждый день ходилъ на службу, обѣдалъ, занимался дѣлами, и ходъ обычной жизни ничѣмъ замѣтно не нарушался. Точно также принимались въ регистратурѣ прошенія, жалобы, цѣлые томы дѣлъ сдавались въ столы, шли къ докладу. Точно также жаловалась хозяйка Русанову на дороговизну припасовъ; чаще стала заѣзжать къ нему Ниночка и болтовней отгоняла отъ него невеселыя думы.

Разъ Владиміръ Ивановичъ пришедъ въ присутствіе позднѣе обыкновеннаго. Чижикова не было. Онъ освѣдомился у писцовъ; тѣ, усмѣхаясь, сообщили, что была распеканка отъ начальства. Что между ними произошло, никто не зналъ; только Чижиковъ, не простясь ни съ кѣмъ, ушелъ домой.

Русановъ довольно вяло усѣлся за работу, какъ вдругъ одно дѣло обратило все его вниманіе; оно недавно было прислано тѣмъ присутственнымъ мѣстомъ, куда посылалось за справками. Въ заголовкѣ значилось: дѣло о духовномъ завѣщаніи помѣщика * губерніи ** уѣзда Акиндина Ишимова. Русановъ сталъ разсматривать это какъ грибъ выросшее дѣло и все болѣе приходилъ въ изумленіе. Тутъ было духовное завѣщаніе на благопріобрѣтенную часть имѣнія, составленное въ пользу его управляющаго Квитницкаго, представленное при прошеніи о вводѣ его во владѣніе. Русановъ взглянулъ на помѣтки, — оно было составлено недѣли двѣ спустя послѣ дня рожденія Инны. Начиналось оно обычными словами: "Находясь въ полной памяти и здравомъ разсудкѣ, и чувствуя приближеніе кончины…" Эпиграфомъ стояло: quid potui feci, faciant meliora potentes. Свидѣтелями подписались, между прочимъ, несостоятельный помѣщикъ, докторъ и отставной поручикъ. Затѣмъ въ объяснительныхъ рапортахъ нижнихъ инстанцій описывалось слѣдствіе, изъ коего оказывалось, что смерть Ишимова произошла отъ разрыва въ груди артеріи; медицинское свидѣтельство было за подписью того же доктора. Русановъ чутьемъ юриста угадывалъ, что дѣло не совсѣмъ чистое.