Виктор Клюшников - Марево

— Давно васъ ждемъ, дорогой гость! встрѣтила Русанова Катерина Васильевна:- что-й-то какъ заспѣсивились!

— Да какъ же вы пополнѣли, похорошѣли! говорилъ тотъ входя за ней въ уютную гостиную:- по лицу видно, что вы и здоровы, и покойны, и счастливы, на сколько это возможно.

— Даже больше, улыбалась она, полвигая ему мягкое кресло, и сама усѣлась визави, оправляя плотное шелковое платье.

Вошелъ Чижиковъ. Русанову показалось, что онъ не то выросъ, не то побрился; что-то и въ немъ произошло особенное. Онъ бросилъ соломенную шляпу на старое фортепіано и весело поздоровался съ Русановымъ.

— Остатки прежней роскоши, пояснилъ онъ, замѣтивъ брошенный гостемъ взглядъ на ветхій инструментъ, — должности своей болѣе не исправляетъ, но пользуется почетнымъ угломъ, какъ товарищъ въ годину испытаній, продекламировалъ онъ, переглянувшись съ женою.

— Я слышалъ, вы изъявили желаніе служить въ Царствѣ Польскомъ, заговорилъ Русановъ, — такъ я хочу предложить вамъ ѣхать вмѣстѣ до Варшавы.

— А вы тоже…. служить?

— Нѣтъ, я такъ…. — И Русановъ, немного смутившись, обратился къ Катенькѣ:- вамъ вѣдь скучно будетъ безъ него?

— Нѣтъ, отвѣтила та, — мнѣ такъ пріятно будетъ заняться улучшеніями къ его пріѣзду, а ужь ждать-то, ждать какъ буду.

— Вотъ и достойный представитель семейнаго счастія, вскрикнулъ Чижиковъ, указывая Русанову на вбѣжавшаго стремглавъ трехлѣтняго пышку. Весь раскраснѣвшись, растрепанный, онъ такъ и кинулся съ звонкимъ смѣхомъ на колѣни къ матери. За нимъ ковыляла старая Ѳедосьевна.

— Мама, няня не пускаетъ гуль-гуль! жаловался мальчуганъ.

— Что такое, Ѳедосьевна? улыбалась Катенька, причесывая крошку.

— На голубятню, барыня, какъ есть на самый верхъ залѣзъ было, шамкала старуха.

— Не надо, упадешь, бо-бо! ласково журила мать.

— Не надо, бо-бо! повторилъ тотъ и занялся деревяннымъ гусаромъ, а потомъ началъ всѣхъ увѣрять, что это дядя.

— Какой дядя? спросилъ Русановъ.

— О! отвѣтилъ тотъ, и уставился на него пальцемъ.

— Какъ его зовутъ?

— Митрій Митричемъ, батюшка, зашамкала няня, — вонъ по дѣду да по отцу; и у самого дѣтки будутъ, все первенькаго-то Митрій Митричемъ звать будутъ. Да, легко ли всѣхъ выходила! Катенька-то давно ли сама такая была, а вотъ привелъ Богъ и внучка носить.

— Ну, завралась старуха, сказалъ Чижиковъ, — а и впрямь она намъ почти что родная. Пойдемте-ка, Владиміръ Иванычъ, до обѣда я вамъ хозяйство наше покажу.

Онъ повелъ гостя на птичный дворъ; старые знакомцы-корольки терялись въ кучѣ кохинхинокъ, брамапутръ, индѣекъ; и вся орава съ клохтаньемъ и кудахтаньемъ обсыпала хозяина. Онъ сорилъ имъ хлѣбъ, подалъ ломоть тирольской коровѣ, флегматически смотрѣвшей черезъ загородку; та протянула морду, фыркнула, вернула раза два языкомъ и принялась жевать подачку. Потомъ Чижиковъ провелъ Владиміра Ивановича фруктовымъ садомъ, съ завѣшенными сѣтью деревьями, на крутой обрывъ; подъ нимъ тянулись золотистыя жнивья, пестрѣвшія скирдами. Чуть слышано звенѣли пѣсни крестьянъ, развозившихъ снопы.

— Все вѣдь самъ устроилъ, говорилъ Чижиковъ, потягиваясь на дерновой скамьѣ, - какъ пріѣхали-то мы сюда, ни кола, ни двора не было.

— Честь и слава! проговорилъ Русановъ, довольно равнодушно.

— Да, великое дѣло — собственность, обезпеченность, продолжалъ Чижиковъ, съ замѣтнымъ самодовольствомъ:- говорятъ человѣкъ тупѣетъ отъ нея, жирѣетъ…. Вздоръ! Лучше человѣкъ становится, дѣятельнѣй! Есть что защищать, есть о чемъ хлопотать; средства есть, наконецъ, посвятить себя безкорыстной дѣятельности, сознать долгъ гражданина.

"Такими людьми свѣтъ держится", подумалъ Русановъ, и прибавилъ вслухъ:

— Смотрите-ка, кто это идетъ къ намъ. Кажется, Юлія Николаевна.

— Да, вѣдь они съ Катенькой пріятельницы; сосѣди-то всѣ оставили ее, не принимаютъ… ну, да вы человѣкъ близкій, сами знаете. А Катенька съ ней по-прежнему…. Она теперь верхомъ ѣздитъ; нѣтъ-нѣтъ, да и завернетъ къ вамъ.

— Здравствуйте, патріоты, какъ статскій, такъ и воинъ, здоровалась Юленька такъ весело, что Русановъ тотчасъ понялъ, какъ ей легко бываетъ въ этомъ домѣ; понялъ и то, почему она стала уѣзжать изъ своего на прогулки.

— Скоро вы ѣдете, сосѣдъ? освѣдомлялась она,

— Хочется поскорѣй, говорилъ Чижиковъ. Повѣрите, Владиміръ Ивановичъ, я человѣкъ смирный, а до какой степени они меня озлобили своими продѣлками! Даже жалости я къ нимъ никакой не чувствую. Еще денька два и ѣдемте.

— И вы тоже? удивилась Юленька.

Русановъ кивнулъ головой.

Весь обѣдъ Юленькѣ было какъ-то неловко; она то заставляла себя шутить, то, не доканчивая начатой рѣчи, задумывалась, такъ что всѣ наконецъ замѣтили. Выйдя изъ-за стола, она тотчасъ опустила пажи амазонки и стала прощаться. Русановъ вызвался проводить ее, говоря, что ему нужно переговоритъ съ Авениромъ. Поднимая ее на сѣдло, онъ почувствовалъ легкую дрожь въ ея рукѣ, и положилъ себѣ не тревожить ея неумѣстными разспросами. Но не успѣли они отъѣхать полверсты, она пустила лошадь шагомъ и обернулась къ нему.

— Что, небось, завидно? сказала она, указывая хлыстикомъ на скрывавшуюся усадьбу.

— А то незавидно, отвѣтилъ Русановъ.

— Кто жь вамъ мѣшаетъ? проговорила она, замѣтно поддѣльнымъ голосомъ:- взяли бы себѣ жену, стали бы такимъ же семьяниномъ.

Русановъ молчалъ.

— Я понимаю васъ, продолжала она:- еще бы мнѣ васъ не понять! Мы оба надломаны. Говорятъ: "битая посуда два вѣка живетъ"; да что толку? Но вотъ что, Владиміръ Иванычъ, какой толкъ и мыкаться-то?

— Никакого, отвѣтилъ онъ.

— Зачѣмъ же вы ѣдете, живо перебила она.

— А зачѣмъ мнѣ оставаться? Полгода еще, по крайней мѣрѣ, лѣчиться надо; да наконецъ не вѣкъ же и воевать.

Она помолчала, поиграла поводьями, потомъ тихо проговорила, глядя всторону:

— Счастливый путь…. Охъ, да еслибъ вы знали, какъ охотно сама я уѣхала бъ куда-нибудь… только подальше… хоть въ Сибирь, хоть въ Камчатку…

Иной разъ едва слышная рѣчь разитъ больнѣй всякихъ возгласовъ любаго трагика; такимъ дѣйствительнымъ, жизненнымъ отчаяніемъ отдались въ Русановѣ эти слова…

— Вы думаете легко мнѣ здѣсь? продолжала она въ порывѣ откровенности:- мать родная косится, бѣгаетъ меня словно зачумленной; братъ… Ну, конечно, онъ такъ благороденъ, что не выказываетъ, какъ ему трудно снести пятно семейной чести развѣ я не чувствую этой обидной снисходительности? А сосѣди? Тѣ ужь прямо, чуть не въ глаза распутной зовутъ…

Тяжело было Русанову слушать ее, онъ почти обрадовался, когда она завидѣвъ невдалекѣ околицу хутора, подняла лошадь въ галопъ и не не сдерживала ее вплоть до самаго крыльца.

Они застали Авенира въ его рабочемъ кабинетѣ; онъ давалъ аудіенцію сѣдому атаману, и въ первый разъ еще, можетъ-быть, болѣе слушалъ чѣмъ самъ говорилъ…. Какъ только тотъ отпустилъ старика и спряталъ счетную книгу, Русановъ обратился къ нему съ вопросомъ: не будетъ ли порученій въ Лондонъ.