Анатолий Курчаткин - Солнце сияло

Николай, пошатываясь, вышел обратно в прихожую. Голова у него была мокрой, волосы торчали во все стороны перьями. Двигаясь галсами, он прошел к нам на кухню и с грохотом свалился на ближайший табурет, оказавшийся у него на пути.

- Как так получилось, что меня разобрало? - проговорил он, по очереди обводя нас расфокусированным взглядом, словно страдал косоглазием. - Или, Сань, это твоя музыка так на меня действует?

- Его музыка, его музыка, - с удовольствием подтвердил Юра.

Спустя полчаса мы все втроем ссыпались на улицу, поймали частника, дали водителю деньги, записку с адресом, по которому отвезти его седока, и погрузили Николая на заднее сиденье.

- Не играй при мне больше, - грозя пальцем, попросил Николай - перед тем, как дверце за ним закрыться.

Мы с Юрой вернулись ко мне в берлогу, и, наливая себе "Рояля", он расхохотался. Он так хохотал, что упал грудью на стол.

- Видишь, что говорит, какая у тебя музыка опьяняющая? Комплимент!

- Да, мы с "Роялем" - величайшие российские композиторы современности, - нашелся я с ответом.

- Да уж, рояль у тебя сегодня был что надо, - скаламбурил Юра. - Что-то в твоей манере есть, знаешь, похожее на Бочара. Ты играл, а я все думал, кого ты мне напоминаешь, вот дошло сейчас: Бочара. Знаешь Бочара, слыхал?

Видимо, всякому мало-мальски музыкально образованному человеку полагалось Бочара знать.

- К сожалению... Как-то так... не довелось, - пробормотал я в смущении.

- Дело исправимое. - Юра сидел, взяв рюмку наизготовку, как стрелок с пальцем на курке перед выстрелом по мишени. - Познакомлю. Тебе вообще надо входить в тусню. Тусня разогревает.

Голова его запрокинулась назад, кадык поршнем сходил вверх-вниз, и я снова увидел Юрино лицо. Пил он, следовало отметить, лихо. Пил - и как в бездну.

- В какую тусню мне надо входить? - спросил я Юру.

- В музыкальную, в какую, - сказал он, жуя. - Зачем тебе журналистикой заниматься? Музыкой тебе нужно! Синтезатором обзаводиться. "Коргом Тритоном", например. Набил на нем все партии, скинул на дискету - всегда есть возможность предъявить для знакомства. А сейчас на Западе уже программы для компьютера есть, коммутируешься с ним - он тебе сам нотную запись выдает!

- А музыку он сам еще не сочиняет?

- Еще нет.

- Ну вот пусть начнет, - сказал я.

Юра, продолжая жевать (он лихо пил, но и знатно закусывал), перекривил лицо в гримасе глубочайшего разочарования.

- "Так" рифмуется с "мудак", я тебе сказал? Ты что со своим добром собираешься делать? Солить? Сейчас передел площадки идет, и свободные места еще есть. А скоро их не останется. Все занято завтра будет, с автоматом пробиваться придется.

- Не располагаем автоматом. Сдан при демобилизации вместе с противогазом.

Не знаю почему - вот уж на этот раз я точно не знал почему, - но мне не хотелось обсуждать с ним мои музсочинения с такой практической точки зрения. Я не получал от этого кайфа. Не говоря о том, что место на "площадке" меня не колыхало.

Гримаса глубочайшего разочарования на Юрином лице, которой он хотел пригвоздить меня к позорному столбу, сменилась выражением сострадания.

- Смотри! - сказал он. - Но с Бочаром тебе в любом случае будет не грех познакомиться.

- Да чего, с удовольствием, - отозвался я.

Что было больше, чем правдой. Я тогда получал от каждого нового знакомства такой кайф - моя бы воля, я тем лишь и занимался, что знакомился и знакомился.

За окном была полная темь, по часам - метро уже не работало.

- Что, оставишь меня у себя? - спросил Юра. - Найдется, на чем лечь?

- О чем разговор, граф! - Юрино решение остаться, как я чувствовал, свидетельствовало, что он по-настоящему расположен ко мне и я обрел в его лице не просто доброго знакомого, а друга.

Назавтра, поднявшись, мы прежде всего включили телевизор. Утро было уже весьма не раннее, и на экране появились плывущие по улицам подобно сошедшему с гор селю демонстрирующие толпы.

- О, Николя уже пашет! - указывая на экран, сказал Юра, называя Николая почему-то на французский манер. В голосе его слышалось откровенное довольство, что ему самому нет никакой нужды в такую пору, когда можно только продрать глаза, мерзнуть на улице.

- Отличная какая картинка! - восхитился я, указывая на экран, изображение бурлящей толпы на котором было так сочно по краскам, ярко-празднично, как в реальной жизни эта толпа не выглядела.

- Ну так "Сонька" же, - отозвался Юра с такой интонацией, словно имел к этой японской корпорации, что произвела мой телевизор, самое прямое и непосредственное отношение.

- Низкопоклонствуем перед Западом, граф, - сказал я.

- Какой это Запад. Напротив, Восток. А насчет низкопоклонства... - Юра, похоже, придал моим словам некий особый смысл. - Америка, знаешь, какая страна? Нам и не снилось.

- А ты откуда знаешь какая? - спросил я.

- Собственным опытом. Я там жил. Полтора года. И не где-нибудь, а в Сан-Франциско. А то бы я говорил, если б не знал!

- Ну так жил-жил, а вернулся же обратно?

- Век бы не возвращался! - Юра взялся за косичку обеими руками и, потянув ее вниз, высоко вверх взодрал себе подбородок. - Зацепиться не получилось. Туда-сюда, тырк-пырк, какой-нибудь десятой пристяжной в чужую упряжку - вот только так. Пришлось салазки назад заворачивать. А так-то мне по кайфу, как там. Отношения между людьми там совсем другие. Кто к этим отношениям не способен - вали, конечно, без слов и не вякай. А у меня с этим никаких проблем. Зацепиться не получилось!

- Что ты имеешь в виду под другими отношениями? - перебил я Юру.

- А то, как они понимают свое место в жизни. Шуруй свое дело, твое дело - твоя крепость, а все остальное - на этот шампур. Такой вот шашлык.

- Что, это нормально, - отозвался я через некоторую паузу, которая понадобилась мне, чтобы осознать цветистую Юрину метафору. - Очень даже верно и хорошо.

Я и сейчас так считаю. Иметь свое дело, тащить сквозь жизнь его линию, и это - ствол, а прочее - ветви. Я только не знал еще тогда, что одни и те же слова могут выражать совершенно различное.

- Смотри, смотри, смотри! - вдруг закричал Юра, тыча в экран.

Я метнул глаза в сторону телевизора - и увидел: к капоту стоящего поперек улицы грузовика медленно, пятясь широким слоновьим задом, шел автобус. А у капота, спиной к автобусу, стоял демонстрант. Человек в серо-голубой милицейской шинели бросился к демонстранту, толкнул его, демонстрант отлетел в безопасность, и в то же мгновение автобус вмял милиционера в бампер грузовика. Вмял - и замер.

- Мать твою! - вырвалось у нас обоих одновременно.

Режиссер в Стакане переключил камеру, и на экране снова потек селевой поток демонстрации.

- Ну, видал Россию нашу?! - воскликнул Юра. - Вышли на демонстрацию нет спокойно пройти, кого-нибудь насмерть уделать нужно!