Анатолий Курчаткин - Солнце сияло

Стас, последовав моему примеру, положил "Айриш хауз" из-под своей подмышки рядом с моим и тоже принялся наводить на себе порядок.

- Пардон, Сань, - сказал он голосом, полным раскаяния. - Ирка говорила про нее: клевый кадр!

- А сама Ирка? Твоя подружка, да?

Стас выдержал мой саркастический взгляд со стоическим достоинством.

- Я так считал, - ответил он мне. - Мы с ней от "Смоленского" гастронома, на Садовом кольце тут, рядом, два часа до ее дома шли, уходить от меня не хотела, ей-бо! Я ей говорю, когда встретимся? Она говорит, давай завтра, родителей, говорит, не будет. Я, естественно, о тебе: друг у меня, вот она тогда - о сестренке.

- И так прямо: "клевый кадр"? - не удержался я, чтоб не съязвить еще раз.

- Ну, если я тебе чего и добавил, то из лучших же побуждений!

Мой саркастический настрой по отношению к Стасу стремительно преображался в смешанное чувство восторга и изумления. Стас открывался мне с новой стороны. Мне почудилось в нем что-то от гоголевского Ноздрева. В армии я его таким и не знал.

- Ладно, - сказал я, - давай думать, что нам делать с этим. - Я показал на "Айриш хаузы" с оборванными ручками на скамейке. - Что добру пропадать.

День стоял все той же хрипловатой ясности и блеска, солнечная пыльца все так же осыпала арбатские улицы щедрым предосенним теплом, - но Боже мой, до чего же это был другой мир, до чего другой Замысел проглядывал в нем!

В двухэтажном кафе "Валдай" в самом начале проспекта мы разжились парой граненых стаканов, устроились за столиком у окна и, вскрыв одну из бутылок водки, разбулькали ее. В стаканах получилось всклень, даже выгнулась куполом.

- Поехали, - сказал я, осторожно поднимая стакан и неся к губам.

- Поехали с орехами. Зараза! - отозвался Стас, тоже вознося стакан над столом.

Так, стаканами, и не отрываясь, за раз бутылку на двоих, мы обычно пили в армии. Выпить нужно было скорее, как можно быстро, чтобы не застукали офицеры, - умение диктовалось обстоятельствами. Но никак нам не думалось, когда покупали эти бутылки, что придется пить их вновь по-армейски.

Мы опорожнили стаканы, посидели, глядя друг на друга заслезившимися глазами, и принялись закусывать: вырывая куски из колбасы и отламывая куски от сыра.

- Во блин! - сказал я, имея в виду, что приходится пить и есть таким негражданским способом.

- Да, блин! - поняв меня, промычал с набитым ртом Стас.

Хрустя яблоками, обтертыми в гигиенических целях о тыл ладоней, мы вывалились из "Валдая" обратно на улицу. Новый Арбат подобно навечно заведенному транспортеру рычал и бликовал несущимися посередине его простора машинами, по тротуару перед нами текла и бурлила цветная толпа. И сколько же билось, толклось в ее рое мотыльков, ожидавших нашего внимания!

- Пошли клеиться! - бросил Стас, устремляясь с крыльца вниз.

- Я буду не я, если мы никого не наклеим! - выстреливая себя за ним, победным кликом ответил я.

Как мы плыли этой стороной Нового Арбата, бросаясь к каждой девушке, что двигалась нам навстречу, зубоскалили, терпели фиаско и с легкостью тут же кидались на новую добычу, - это я еще помню. Дальше в памяти у меня провал на несколько часов.

Сознание возвращается ко мне в "Айриш хаузе". Мы со Стасом толчемся на контроле у касс и требуем выдать нам два фирменных пакета.

- Поймите, - стараясь придать голосу трезвую рассудительность, втолковываю я дюжему охраннику, - мы у вас сделали покупки, но вышло так, что мы остались без них.

- Не будем говорить - как! - таким же усиленно трезвым голосом говорит Стас.

- Да, это не важно, - продолжаю я. - Но мы как порядочные люди не можем вернуться домой хотя бы без ваших пакетов.

- Хотя бы без них, - подтверждает Стас.

Не знаю, чему мы обязаны щедрости охранников, возможно, не столько убедительности наших речей, сколько убедительности нашего вида, но со второго этажа "Айриш хауза" мы спускаемся на улицу с заветными пакетами в руках.

Нина, увидев нас, схватила лицо в ладони. Как это в испуге делают многие женщины.

- Мальчики, что с вами?!

Испытывая распирающее меня до размеров Вселенной блаженное чувство довольства, я подал ей добытые нами в тяжелом бою фирменные пакеты "Айриш хауза".

- Прошу, - сказал я. - В целости, сохранности. Как новенькие!

Глава вторая

Деньги, выданные нам родителями в качестве подъемных, подходили к концу. Донышко в нашей кубышке уже не проглядывало, а мы скребли по нему. Ни о сыре, ни о колбасе не было уже речи, мы сидели на хлебе, чае и кашах, на которые, казалось при дембеле, в гражданской жизни не согласимся даже под угрозой расстрела. Оказывается, у нас со Стасом из нашей казарменной щели было самое смутное представление о нынешней жизни. Конечно, мы слышали, что в стране инфляция, что все жутко подорожало, особенно жратва, но мы и не представляли, до какой степени, что прежний рубль - это теперь копейка.

- Твою мать! - сказал Стас, лежа на кровати с закинутыми за голову руками и шевеля пальцами ноги, воздетой вверх. - Грабить, что ли, идти?

- Грабить и убивать! - хохотнув, отозвался я со своей кровати у противоположной стены.

- Нет, - с серьезностью проговорил Стас, продолжая перебирать в воздухе пальцами. - Убивать не хочется. А грабить, глядишь, я скоро буду готов.

Ульян с Ниной предоставили нам каждому по комнате, но для нас еще привычно было казарменное скученное житье, мы перетащили мою кровать к Стасу и сейчас лежа вели пустопорожнюю беседу о нашем будущем.

- Начни грабить - там и убивать придется, - глубокомысленно хмыкнул я в ответ на слова Стаса.

- Иди ты! - вскинулся Стас. - Убивать! Не подначивай.

Ему, пожалуй, было сложнее, чем мне. Он вообще не видел, чем заняться. До армии он успел получить профессию радиомонтажника и очень надеялся устроиться в Москве снова паять микросхемы. "В Москве этих радиоящиков, знаешь, сколько? - говорил он мне в караулах. - И там всегда людей не хватает". Но никаких радиомонтажников нигде не требовалось, наоборот: везде всех увольняли. Сейчас все вокруг торговали, ездили за границу - в Польшу, Китай, Гонконг, - привозили шмотье и толкали его тут - челночили, но заниматься челночеством - это Стасу не улыбалось. Он хотел делать что-нибудь руками, просил Ульяна с Ниной помочь в поисках работы, однако у тех пока ничего не выходило. Нина и сама уже была без места, а кооператив Ульяна по производству телефонных корпусов успешно дышал на ладан.

В отличие от Стаса мои планы были вполне определенны. Я знал, чего я хочу. Во всяком случае, чего я хочу сейчас.

Сейчас я хотел попасть на телевидение.

Год между армией и школой я околачивал достославным мужским местом груши в родном городе, занимаясь, по мнению родителей, неизвестно чем. На самом деле я много чем занимался, и отнюдь не только тем, что тратил направо и налево отпущенные мне природой запасы семенной жидкости. Во-первых, не так уж это ловко у меня получалось - тратить их, при том, что я, разумеется, не был против подобного разбазаривания. Но я не красавец - из тех, из-за которых теряют голову, - у меня нет ни жгучего взгляда, ни орлиного носа, ни иных выразительных черт. Я довольно обыкновенен: не слишком высок, хотя и выше среднего роста, не атлет, хотя вполне нормального телосложения и не слабак, я не брюнет, не блондин, а заурядный шатен. Я выделяюсь из общего ряда, когда начинаю действовать, делать дело, я осуществляюсь в движении, но чтобы увидеть меня в деле, нужны условия. Кроме того, я не хотел связывать себя никакими долгосрочными обязательствами, и потому мне приходилось довольствоваться благосклонностью, скажем так, одноразового свойства. А во-вторых, голод, что пек меня на своем огне, имел прежде всего отнюдь не сексуальный характер. Назвать его интеллектуальным? Страстью познания? Слишком высокопарно и неточно. Но это был голод, натуральный голод.