Анатолий Курчаткин - Солнце сияло

Какая Одри Хепберн! Никакой Одри Хепберн тут и не пахло. Это была жадная, тупая, гнусная коза.

Около нас возник охранник - с лицом не знающего сомнений робота из голливудского фантастического фильма.

- Господа артисты, все выяснения отношений - за стенами клуба. Иначе будем вынуждены вас удалить.

- Видишь? - безмятежно развела руками Долли-Наташа. - Никаких выяснений.

Около писсуара я провел такое количество времени, которого бы мне хватило, чтобы опорожнить десять мочевых пузырей. Я решал для себя вопрос, говорить ли Ловцу, что мне открылось, или внять совету Долли-Наташи. Не говорить было подло, сказать - может быть, еще подлее.

Скорее всего, я решил тогда: будь как будет.

Я действительно не помню точно, что я решил. Но, вернувшись к столу, я ничего не сказал, а только залпом опрокинул в себя второй коктейль и довольно скоро уговорил третий. Я напился там, в этом "заведении". Что, как уже поминал, случается со мной не слишком часто. Я хотел забыться. Кажется, я хотел снова стать маленьким. Не ребенком, нет - младенцем. И не младенцем - плодом в материнской утробе. И не рождаться.

Я говорю "кажется", потому что я напился так, что ничего больше не помню из той ночи. Вот что я только помню: как Ловец везет меня в лифте ко мне домой. Мы выходим из лифта, он достает у меня из кармана ключи открыть дверь, прислоняет к стене, чтобы я пока постоял, а я падаю.

- Что же вы, Саня, так напились! - с досадой говорит Ловец.

- А вот посмотрим, вы не напьетесь? - бормочу я, до краев переполненный такой любовью и благодарностью к нему - не выразить и не передать.

Глава девятнадцатая

Спустя два с небольшим месяца после выступления в "заведении", в теплый апрельский день - из тех, когда лето уже дышит весне в затылок, солнце обжигает, а от земли еще бьет холодом, и это наполняет воздух особой возбуждающей свежестью, - мы шли с Ловцом вертелом Москвы от его магазина к Арбатской площади. Вернее, бывшего его магазина. Витрины уже были пусты, пусты были полки стеллажей и витрины прилавков внутри - все отдано за бесценок оптовикам, - а на втором этаже рабочие заканчивали разбирать студию, приводили зал в свой исконный вид. Еще несколько дней, и Ловец оставлял помещение. Он за тем и позвал меня: зайти попрощаться. Он понимал, что для меня значила его студия.

Похоже, он полагал, что мы посидим у него в кабинете, как то бывало, выпьем "Хеннесси" или "Отара" - покайфуем напоследок, но едва я увидел весь этот разор, это унижающее свидетельство нашего поражения, все во мне тотчас восстало против такой противоестественной попытки кайфа на пепелище. Прогуляемся лучше, предложил я.

На улице Ловец, только мы сошли с крыльца, остановился, поднял лицо вверх, к небу, и мгновение стоял так. Мне показалось, у него даже были закрыты глаза. Потом он стронул себя с места, и мы двинулись.

- Я, ты знаешь, - сказал он, держа руки в карманах куртки сжатыми в кулаки, отчего карманы у него топырились в стороны двумя буграми, - я тут пару дней назад документы на эмиграцию подал. В Канаду.

- Да ты что! - вырвалось у меня. - Ты это всерьез?

Мы с ним теперь были на "ты", и церемонность, с которой он держал себя со мной прежде, тоже исчезла. Это странным образом произошло само собой вскоре, как посыпался его бизнес. Для чего, стыдно сказать, оказалось достаточно движения женской ножки. Правда, под столом. Но тем не менее.

- Всерьез, конечно, - отозвался на мой вопрос Ловец. - Я не всерьез не делаю ничего.

Это было точно, мне это было известно; он вообще был удивительно основательным человеком. Надежным и основательным. Потерпеть фиаско при такой основательности. Мне это до сих пор казалось невероятным.

- С чего вдруг? - сорвалось у меня с языка.

Как будто я не понимал - с чего.

- А не могу я здесь больше, - сказал Ловец. - Нахлебался, ты себе представить не можешь. Почему меня этот ряженый, как ты говоришь, сумел разорить? Потому что все подпольно, со связанными руками, закон - право сильного. Захотел пустить меня по миру - и пустил. Нет, ты себе представить не можешь.

Тут он ошибался. Я представлял. Стас с далекого кладбища на окраине родного Саратова, приподнявшись в своем запаянном цинковом гробу, приветственно помахал мне рукой: "Эге-ей!". Но что за смысл был убеждать Ловца в том, в чем не было никакой надобности? Я только спросил, этот вопрос мучил меня все время:

- Так ты совсем ничего не в состоянии был сделать? Никак нельзя было побороться?

Ловец пожал плечами:

- Можно было. Но где бы я сейчас был, объяснить? На нарах, в лучшем случае.

- Какая же она оказалась сука, - не удержался я.

Ловец помолчал. Молчание его длилось так долго - я уже думал, он ничего не ответит. Но он ответил:

- Сука. Конечно. Но я иногда, знаешь, думаю: а вот приползи она ко мне обратно, что, принял бы? И, знаешь, не уверен, что послал бы ее куда подальше. Не уверен!

Она его предала, продала, стала причиной его разорения, а он был не уверен.

- И что ты там будешь делать, в Канаде? - спросил я. - Ты кто вообще по образованию?

- Инженер-путеец. Но я на диплом не рассчитываю. Я готов начать с самого низу. У меня один знакомый лет пять назад туда же, в Канаду, дернул. Сначала мороженым торговал. Просто на улице. С тележкой ездил. Потом в этой фирме какое-то положение занял. А теперь и сам хозяин. Владелец ресторана. Небольшого, но все же.

Его рассказ о знакомом произвел на меня впечатление, совершенно противоположное тому, на которое он рассчитывал.

- И что, стоило уезжать, чтобы где-то там, на другой стороне глобуса, владеть рестораном?

Ловец приостановился. Рука его вылетела из кармана и с какою-то итальянской экспрессией взметнулась вверх в жесте большой мечты.

- Хозяином быть, хозяином! - со страстью проговорил он. - Он там хозяин так хозяин, а я здесь кто?

- Кто?

- А даже если хозяин, то все равно не хозяин. А чей-нибудь раб. Непременно.

Ловец снова опустил руку в карман, и наша прогулка вертелом Москвы в направлении Арбатской площади продолжилась.

Теперь я понял Ловца, и мне расхотелось терзать его своими расспросами дальше. Но еще на один вопрос мне все же хотелось бы получить ответ.

- А если начать все сначала здесь? Об этом ты думал?

Он искоса глянул на меня - словно удивившись - и усмехнулся:

- А ты это всерьез?

- Всерьез, - подтвердил я.

- Нет, - сказал он, - ничего не удастся. Не начало девяностых. Все уже расхватано. Кто не урвал - тот уже ни с чем. Ладно, удалось кое-что спасти, не совсем с голой задницей полечу на другую сторону глобуса. Могло быть и хуже. А что у тебя с рекламным агентством? - прервав сам себя, спросил он.

- С рекламным агентством? - До меня не сразу дошло, о каком рекламном агентстве он спрашивает.

- Ну, можешь ты вернуться туда? Погулял-погулял - и снова к рулю.