Андрей Курков - Милый друг, товарищ покойника

"Кофейница", увидев меня, приветливо улыбнулась.

Со ста граммами "Кеглевича" я просидел там до закрытия.

24

Шли дни. Никто не звонил. За окном с удивительным постоянством пролетали вниз к земле снежные перья. Бесконечный белый поток.

Когда мой взгляд останавливался на окне, этот снегопад завораживал меня. Мои мысли словно боялись этого снега. В такие моменты они прятались и я оставался один на один со снегом, но не как человек, а как простой животный обладатель глаз - волк или заяц. Что-то замирало у меня внутри и я мог стоять напротив окна по десять-пятнадцать минут, пока какой-нибудь посторонний звук не отключал мое внимание от снега. И тогда во мне просыпался или скорее - проявлялся обычный человек. И этот человек хотел выпить чая - он ставил на газовую плиту чайник. Этот человек начинал думать и его мысли определяли его настроение. Обычно он думал о своем одиночестве, потом о тех, кто мог бы спасти, вытащить его из этого одиночества, но не делал этого. Потом просто о женщинах, потому что, как казалось человеку, борьба с одиночеством мужчин всегда была их священной обязанностью. В какой-то момент он тяжело вздыхал. Из его рта вылетало слово "чушь"! Потом в голове ненадолго наступало затишье. И вот украдкой, осторожно, медленно появлялся просто мысленный образ женщины. Он знал, чей это образ. Он не был против его появления. Может быть, он даже был чуточку рад. Об этой женщине он думал медленно. А иногда даже не думал, а просто подолгу удерживал в себе ее образ.

А снег летел. И одиночество накапливалось гораздо быстрее, чем когда-то в детстве накапливалась мелочь в подаренной мне отцом свинье-копилке. Вспомнилось, как я разбил эту копилку и мы вместе с отцом считали мой капитал. Потом мать громко и как-то грубовато по-мужски хохотала потому, что накопленных мною монеток не хватило бы и на половину новой копилки.

Мысли сами собой перешли на возвращенные Димой доллары. Я достал их, положил на стол. И тут же почувствовал желание помыть руки. Желание было физического свойства, словно это не я хотел помыть руки, а руки хотели быть чистыми. Это внезапное ощущение раздвоенности вызвало у меня улыбку. Я сам себе показался страшно смешным и забавным. И желание помыть руки после денег, а тут еще и после долларов, было хрестоматийным и банальным словно я только что прочитал какой-нибудь до тошноты заполненный моралью рассказик из "Литературной газеты" многолетней давности.

Постепенно успокоившись, и все-таки помыв руки, я продолжил думать об этих долларах. После долгих попыток определить не то, чтобы свое отношение к ним, а скорее отношение между мной и ими, я вдруг нашел то единственное слово, которое все расставило по своим местам. Я понял, что эти доллары ЧУЖИЕ! Что они просто мне не принадлежат. Сразу физическое напряжение в отношении к ним исчезло. Пропало ощущение неприятного зуда в пальцах. Что с того, что они - "грязные"? Все деньги "грязные", кроме свежеотпечатанных. Все деньги проходят через руки и карманы мошенников, преступников, взяточников. Это судьба любого платежного средства.

Теперь, когда я уже знал, что эти деньги чужие, я знал и того, кому они принадлежат. И возврат этих денег был лишь вопросом времени и моей решительности.

А снег все шел. И я уже не думал о деньгах. Я думал о женщине, которой они принадлежат, хотя она этого пока и не знает. Ее фотография снова лежала передо мной. Рядом остывала недопитая чашка чая.

Вместе со снегом на город опускался вечер.

25

Еще два дня прошли, сопровождаясь одиночеством и снегопадом.

И за эти два дня я окончательно дозрел для того, чтобы исполнить свой, пусть самим же собой и придуманный, но все-таки долг.

Я положил возвращенные мне Димой доллары в конверт. Туда же добавил полтинник из костиного бумажника. Переписал на этот конверт костин адрес и, потянув еще время, вышел из дому около полудня. На Борщаговскую я решил пойти пешком. По моему представлению на это могло уйти от силы полтора часа.

Свежий морозный воздух бодрил кожу лица.

Я шел неспеша и это в моем сознании как-то не вязалось с моей утренней решительностью. По дороге мне попался гастроном с кафетерием. Я увидел за стеклянной витриной людей, пьющих кофе, и очень обрадовался. Зашел, стал в короткую очередь.

И кофе я пил медленно. Кофе был горький, пережаренный. Его вообще можно было и не пить. Но я по-мазохистски тянул время.

И уже когда нашел и дом, и подъезд - промелькнула надежда, что за покрашенной синей краской фанерной дверью никого не будет. Я нажал на кнопку звонка.

- Ну, - подумал, - минутку постою и пойду...

Но за дверью послышались шаги и я замер в напряженном ожидании.

На меня долго смотрели в дверной глазок. Потом женский голос осторожно спросил:

- Вы к кому?

К этому вопросу я был не готов. Я посмотрел на дверной глазок и почему-то подумал, что эти глазки всегда искажают лицо человека.

- ...Я - знакомый Кости... - неуверенно произнес я.

Дверь приоткрылась. На меня смотрело знакомое по фотографии лицо, только было оно свежим - никакого следа от той фотографической усталости. И волосы были длиннее, чем на фотографии. Волосы были красивые, каштановым шелком они опускались на плечи. На ней была длинная черная юбка и бледно-красная шерстяная кофточка. В таком наряде дома не ходят и я подумал, что она куда-то собирается. Эта догадка меня даже обрадовала.

- Я ему был должен... Понимаете... Извините, я не знаю вашего имени... - голос мой звучал так неуверенно, что напряжение покинуло ее лицо и по ее взгляду я понял, что сейчас она пригласит меня войти.

- Марина, - она протянула мне руку.

Я назвал свое имя.

- Входите, - она отступила от двери. - Только потише - Миша спит.

Я кивнул.

Она провела меня на кухню.

- Кофе будете?

- Да.

- Мне очень жалко, что с Костей произошло такое... - заговорил я. Вам теперь нелегко...

Она стояла у плиты и при этих словах обернулась и посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.

- Вы знаете, - заговорила она уставшим голосом; между словами повисали длинные паузы, - ...это так странно... Вы первый человек, кто вот так просто высказал соболезнование... Когда его не стало - было много телефонных звонков. Какие-то люди хотели только подтверждения его смерти. Будто не верили, будто думали, что их обманывают. И я слышала в их голосах недовольство. Они были очень недовольны его смертью. Но никто из них ни разу не пожалел нас, не спросил, как нам теперь без него живется... Вы хорошо его знали?

- Нет, честно говоря не очень... У нас были деловые отношения... - я вытащил из кармана конверт и положил его на стол. - Но я знал, что на него всегда можно было положиться... Он был готов помочь... Вот...

Марина слушала, но не смотрела на меня - она готовила кофе. И поэтому мне трудно было говорить. Я замолчал.