Владимир Курносенко - Жена Монаха

О зарубежном актере, "прямом и смелом", игравшем одиноких неулыбчивых ковбоев, о его, Рубахи, тренере по пятиборью, скромном и нищем теперь трудяге-ветеране, о залитых водой подземных переходах, копанных по чутью-указке мэра-экстрасенса, и о том, что, по Аристотелю, "всякая вещь стремится к своему месту..."

Денег как-то не заработалось, но зато свежеиспеченный пиит преподнес в дар дождавшейся Сольвейг незамысловатые сии поделки.

И самому ль автору, наскучавшись, обрадовалась она так, почудилось ли что опять из иных пространств и эонов, но только опусы в северных газетах поразили Сольвейг в самое уже разбитое ее сердце.

Между тем безденежье и бесхлебье загрозили вновь мосластенькими своими кулачками. "Блестящая" кандидатская по Пантелееву сулила разве фиг с маслом в окаянные девяностые, но, как известно, рок, закрывая перед тобою дверь, где-то по коридору дальше открывает другую.

Битва за власть, она же и за народное счастье, в очередной раз велась, как обнаружилось, и в родимых палестинах.

В нарядном, из шестнадцати полос еженедельнике местного младого банкира, позарившегося на кресло губернатора, легонькое перо Рубахи застрочило без устали и притыки.

Обличающее, срывающее маски, желтенькое и клубничку выпекали по рецептам тех же технологий узкие и широкие специалисты, а он, "Ру точка ру", для рейтинга и иллюзии непредвзятости получил у "умного" начальства негласный карт-бланш.

Свободный и незакупленный, он, как бы не кривя душой, помогал землякам-несмышленышам перенять ракурс верного, оптимистического виденья вещей.

Ах, братцы мои... Ну, чего приуныли-то? Вон, гляди, снежок взблескивает под солнушком! Птичка перескакнула... Девочка со скрипкой дорогу переходит. Хорошо же ведь! Стоит ли от чьего-то шахер-махерства отчаиваться! Пущай они. У нас-то ведь с вами, забыли, Пушкин был?! А еще другой, не Байрон, а кавказский спецназовец, покруче даже того, от кого другой. А Юра Гагарин? А Валера Харламов? А Люся Зыкина? А наша с вами, братцы, всемирная отзывчивость?! А Серафим Саровский на камне? Вон сколько всего! Вы чё-о? Рано помирать. Как сказал второй после Пушкина самый умный в России человек1, оппозиция - это... Будем варенье заготавливать, детей родить, жен целовать в алые уста... Быть русским - это... это... это...

И современник, "электорат", велся, что называется, хавал приятненькое, словно по-бабьи под лесть томился сам от себя, "плыл" ошалевал, благодарный за переживанья и правду.

Дошло до авторской колонки, интервью, выступлений по телевиденью и всяковыгодных мановений из чужедальних, умеющих ценить златословесные речи мест.

"Горе, - прочтет она потом в Священном Писании, - егда добре рекут вам вси человеци".

А тогда разве одним сложением губ своих выражала это горе мама.

- Но, мам, он ведь кормит нас с Арькой... Куда нынче деваться-то? В бетонщики?

Не умея отыскать слов, мать молкла, согласная и вовсе устраниться, но очевидно было, что успехи и хлебы эти были ей не по душе.

- При дороге... - уронено было в последнюю, в предсмертную их встречу. - При дороге упало...

- Что, мама, при дороге? При какой дороге? Что упало? Где?

Потом, после беструдно-тихой кончины матери, заплутавшая в трех соснах дочь постигнет - при какой.

В благих целях добычи средств "Ру Золотое перо", используя дар Божий не по назначению, в сущности, обольщал, помогал пребывать в прелести "малым сим", слепой вел слепых, корыстно теша золотыми снами страждущих духовных младенцев, а она, его жена и клуша, оглохнув и потеряв от "любви" голову, легкомысленно, беспечно и в самообольщеньи употребляла плоды сего фокуса-покуса за его широкой одебеливающей спиной.

"Слушайте:

вот, вышел сеятель сеять; и, когда сеял, случилось, что иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то... Иное упало на..."1

И как же она, деревенская барышня с золотою медалью, выросшая на более жизни любимом XIX веке...

.......................................................................

.......................................................................

Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется слово, но к которым, когда услышат, тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их2.

* * *

- Салют тинейджерам-вундеркиндам!

Не отводя взгляда от исполинских человекообразных мышей на экране, дочь ответила кратким исчерпывающим наклоненьем светлокудрявой скуластенькой головы.

Поклон, в коем почувствовалось Рубахе вечно-женственное: ну-ну, дескать, нагулялся, гуляка-голубок!

Вытащил, коли так, из бокового кармана целлулоидную куколку и, заслоняя угол просмотра, завлекательно повертел ею эдак и так.

Унаследованный от прежних хозяев дар Хуторянина.

"Укокошит меня послезавтра Асклепиус из ружья, - бабахнула в Рубахе

мысль, - останется девка без отца!"

Дочь приподнялась со сложенной диваном тахты и без церемоний отодвинула мешающее просмотру препятствие.

- Мама дома? - задал вопрос Рубаха, чтобы почувствовать жизнь. Тетрадки проверяет?

И сел с дочкой рядом, удалив забракованную ОТК куклу на дальнее от ОТК колено.

С кривящейся презрением губкой ОТК (на заводе, где в юности с годок поработал, - общественно-трудовой контроль, кажется), мадемуазель Рубаха ироничнейше опять поклонилась: о да, дескать, мама дома и она тетрадки проверяет! Еще спросишь что-нибудь?

Он же, схлопотав свое, так сказать, конфузливо и виновато молчал.

"Убьет, - повторилось в мозгу бабаханье, - и не поперхнется, урод!.."

- Папа, а где ты был? Ты у дяди Хмелева был? - затрясли, задергали его за рукав маленькие руки. - А ты кто по гороскопу, пап? А на улице дождь? Куколка мокренькая... Простынет...

И, не выпрямивши ног подхватясь к телевизору, уменьшила "громкость его звучания".

Плохий как-то сказал, что на челе, в физиономье актера на театре и в кино, хочешь - не хочешь, дышит тайна творения, а у рисованого в мультфильме все до последнего волоконца из тварной авторской головы - "творение твари...". "Обезьяна толпу потешает в маске обезьяны..."1

Речь шла о тайне жизни, по-видимому. Об амикошонстве с тайной...

А Хуторянин, Як Якыч, очень неглупо что-то такое возразил.

Что? Что вот сказал Хуторянин Авиценне?

- Ты же в августе народился, да пап? А это кто в августе? Какое животное?

- Орел! - не сморгнув глазом, брякнул папа первое подворотившееся на язык.

- А-а-рёл?! - выгнув по-удавьи наклоненное вперед тельце и распахнув точь-в-точь мамочка! - широко поставленные зеленые глазищи, высматривала, врет он или всерьез.

Он встал, распрямился, "отряс", как пред забегом на тысячу, одну, затем другую ногу и, вздевая указательный и указующий палец вверх, рявкнул басом:

- Есть! Есть такой знак, дочуш!

Прошелся, сел, склонился к ее ушку и агентурным стальным шепотом ввел "товарища" в курс дела.