Юрий Кувалдин - Так говорил Заратустра

- Что это у тебя за книга? - спросил Беляев.

- Эта? Да так...

Иосиф Моисеевич переложил книжку на другое колено. Насколько Беляев мог понять, Иосиф Моисеевич не спешил показывать ему книжку, и это мучительно действовало на Беляева.

- Запомни, Коля, товар пользующийся постоянным спросом всегда будет уходить через посредников. В любой стране. В самой обожравшейся. Потому что человек по природе своей - посредник.

- Посредник?

- Да, посредник. Даже Бог через него с нами пожелал сообщаться. Что уж тут говорить! О чем говорить!

- Ты, Ося, хочешь сказать, что Иисус - это посредник?

- Именно так. Все персонажи Священного Писания-посредники. И Моисей, и Иисус Навин, и все пророки, которым несть числа, Исайя, Иеремия, Иезекииль, Осия, Михей, Аггей...

- Это известно. Я Библию не хуже сопромата знаю, - сказал Беляев, и на его худощавом лице отобразилось выражение скуки.

Иосиф Моисеевич посмотрел на него и уловил это выражение скуки, которое можно было часто видеть в газетах на фотоклише и по телевизору на лицах партийных функционеров. Иосифу Моисеевичу показалось, что Беляев похож на этих функционеров: чисто выбритое лицо, такое достигается после тщательного двойного бритья безопасной бритвой, аккуратная прическа после недавней стрижки, ровно подрезанные височки, короткие волосы расчесаны на пробор, рядовое, обычное, несколько сухощавое, волевое лицо, темно-синий костюм, белая крахмальная сорочка, темно-синий в диагональную полоску галстук. Такой весь точено-чистый, президиумный вид. Отличали от функционеров глаза. О, в них много было такого, чего никогда нельзя было увидеть в глазах функционеров провинциальной селекции. Карие, поблескивающие глаза Беляева говорили Иосифу Моисеевичу о том, что они знают гораздо больше того, что говорит их обладатель.

- Как от любой книги остается сгусток впечатления, так и от Библии у меня он остался, - сказал Беляев.

- И какой же он, этот сгусток?

- Несчастья, - вдруг сказал Беляев. Иосиф Моисеевич от удивления пошевелился в кресле, не выпуская книжку в газетной обертке из рук.

- Несчастья?

- Да.

- Хотя я догадываюсь, - сказал Иосиф Моисеевич. И, подумав, добавил: В этом что-то есть.

- Конечно, есть, - сказал Беляев, поглощенный собственными раздумьями.Несчастная история, несчастный народ, страдания, исходы, поражения, даже смерть на кресте...

- В несчастьях закаляются, - сказал Иосиф Моисеевич.

- Может быть. Но... Плакаться, стонать всю жизнь - удел не нашедших себя людей. Должно быть, мне кажется, затмение жизнью. Или такая твоя собственная включенность в жизнь, которая не позволяет сосредоточиться на несчастьях.

- Это довольно-таки сложно.

- Я понимаю.

- Понимать-то понимаешь, а источаешься жизнью, не в силах повлиять на нее.

- Это так. Можно радоваться снегу, можно негодовать на него, но он от этого не прекратится.

Иосиф Моисеевич переложил книгу с колена на край стола, накрыл, как бы оперся на нее, ладонью.

- Что это все-таки у тебя за книга, черт возьми? - в который раз спросил Беляев.

- Сегодня какое число? - вдруг спросил Иосиф Моисеевич.

- Двадцатое декабря, - сказал Беляев и посмотрел на Иосифа Моисеевича с растущим раздражением.

- Где бы елку купить?

- Тебе нужна елка?

- А тебе не нужна?

- Я заказал в институте, - сказал Беляев. - Через неделю привезут...

- С корня?

- С какого корня?

- Ну, сразу срубят и привезут? Или дрянь какую-нибудь залежалую подсунут?

- Конечно, с корня... Я же сказал, что специально машину отправляем.

- На мою долю возьми.

- Нет проблем, - сказал Беляев и, немного подумав, спросил: - Тебе что, шестьдесят в этом году стукнуло?

- Откуда ты знаешь? - удивился Иосиф Моисеевич.

- Ты сам сказал, что с пятнадцатого года...

- Так это было в феврале... Я февральский. Родился в войну... В первую мировую. Да-а, - протянул он. - Даже самому не верится, что столько отмахал! Да. Что нам семьдесят шестой принесет?

- Ничего нового, - равнодушно сказал через небольшую паузу Беляев. - И в то же время - все новое.

- Лучше об этом не думать. Скромно исполнять свою посредническую роль, - сказал Иосиф Моисеевич и оглядел битком набитую книгами комнату. Сколько жизней я прожил, благодаря книгам! - воскликнул он. - Каждая книга новая жизнь.

- Ты много читаешь?

- Ну ты же видишь, сколько книг!

- Иметь много книг, это не значит читать их.

- В среднем - двести страниц в день. Особенно на ночь. Хоть и сплю я с женой в одной кровати... Ты, кстати, с женой спишь? - вдруг спросил он.

- С женой, - удивленно ответил Беляев.

- Это замечательно. Спать можно только с женой. Успокаивает, как снотворное. Обнимешь ее, прижмешься и засыпаешь. Но до этого - обязательно чтение. Ночник над головой горит. И так - каждый день. Жену эту тоже воспитал - читает.

- Почему "эту"?

- Она вторая у меня. Первая с ума сошла. Тихой такой сумасшедшей стала. Потом пошла из дому, неделю ее разыскивал. Нашел в морге. Повесилась в Измайловском парке на железном заборе.

- Отчего она это?

- Болезнь. Тихо так протекала. Она директором букинистического магазина была. И вдруг стала интересоваться математикой. С какой стати, неизвестно. Придет домой и считает на листочке. Я сначала не придавал этому значения. Я тоже иногда считаю, работа требует, но чтобы каждый вечер, не приготовив ужина, исписывать горы листов, увольте! Спросил, что это она считает. Отвечает, что подсчитывает метраж книг. Я не понял, какой метраж. Она разъяснила, что авторские листы, переведенные в печатные дают страницы и что она вычисляет страницы книг в длину. Ну, если взять каждую страницу, склеить с другой и так далее... Свиток развернутый, короче. Высота текста на странице книги стандартного формата, восемьдесят четыре на сто восемьдесят в тридцать вторую долю, составляет семнадцать сантиметров. Она высчитала, что "Идиот" Достоевского где-то равен ста двум метрам. "Война и мир" метров триста сорок. И так далее... Так посчитала месяц и ушла, - сказал Иосиф Моисеевич с видом человека, овладевшего разговором. - Представь себе задачки! Так вот, ложусь я в постель, сзади ночник светит, открываю книгу и читаю. Часа два-три. Замечательно. А жена эта сначала в ванне читала. Знаешь ведь, перепады температур. В горячей ванне разомлеешь, приятно почитать. Возьмет книгу, сядет в горячую воду и читает. Один раз я ночью проснулся, шлепнул рукой рядом - нет ее. Я испугался, вскочил, смотрю на часы половина пятого утра, а ее нет. Я в ванную. А жена спит в ней. Черт с ней, с книгой, что плавала в воде! Как жена не утонула, не понимаю. Я ее пугать не стал. Тихо так пустил воду и открыл спусковую затычку. Она глаза и открывает... Ну, я ей спокойно все рассказал. С тех пор - пятнадцать минут в ванне и - скорее в постель, ко мне под бок. И за книгу. Очки наденет и читает. Говорит, что в кровати лучше читать, потому что когда сон сладко гладит очи, стоит лишь книжку отложить и спать, почти что не прерывая сна, не то что в ванне, лень из нее вылезать, обтираться, идти в комнату - весь сон пропадает.