Федор Сологуб - Том 8. Стихотворения. Рассказы

  Курт умчался,
  Кнехт остался.
Слов не тратил на угрозы.
Кнехту смех, а Грете слезы.
Но уж с той поры она
Кнехту так была верна!

  Скоро с кнехтом
  Леберехтом
Под венец пошла Маргрета,
Точно барышня одета,—
И уехал Леберехт
Вместе с Гретою в Утрехт.

Новый человек во мне проснулся,
  Свободный,
И радостно и чутко я на землю оглянулся,
  Холодный.

Передо мной путей лежало разных
  Так много,
Но чистая, средь многих злых и грязных,
  Одна дорога.

В моих мечтах такое постоянство,
  Какого в мире нет.
Весь мир — одно лишь внешнее убранство,
Одна мечта — и жизнь, и свет.

Мир не поймет мерцающего света,
Он только плоть, бездушная, как сон,
И в нем душа не обретет ответа, —
  Молчаньем вечным скован он.

Кумир упал, разрушен храм,
И не дымится фимиам
Над пыльной грудою развалин.
Я в дальний путь иду, печален,
И не молюсь чужим богам.

Но если слышу я моленья,
Душа полна благоговенья,
И не с насмешкой брошу взгляд.
На чуждый, суетный обряд,
А с тихой грустью умиленья.

Алый мак на жёлтом стебле,
Папиросный огонёк.
Синей змейкою колеблясь,
Поднимается дымок.

Холодея, серый пепел
Осыпается легко.
Мой приют мгновенно-тепел,
И ничто не глубоко.

Жизнь, свивайся легким дымом!
Ничего уже не жаль.
Даль в тумане еле зрима, —
Что надежды! Что печаль!

Всё проходит, всё отходит,
Развевается, как дым;
И в мечтаньях о свободе
Улыбаясь, отгорим.

— Над землёю ты высок,
Ярок, жарок и жесток,
Солнце, брат, горящий наш,
Что возьмешь и что ты дашь? —

— Унесу и принесу
За подарок лучший дар.
В чашу всю сберу росу,
Дам тебе живой загар.

Был ты робок, слаб и бел,
Будешь темен, тверд и смел,
Кровь смешаешь с влагой рос, —
Жаждет распятый Христос.

— Солнце, наш горящий брат,
Низведи Христа с креста!
У твоих лазурных врат
Наша чаша налита.

Она безумная и злая,
Но хочет ласки и любви,
И сладострастие, пылая,
Течет, как яд, в её крови.

На вид она совсем старуха,
Она согбенна и седа,
Но наущенья злого духа
Царят над нею навсегда.

Не презирай ее морщины.
Её лобзаний не беги, —
Она посланница Судьбины.
Бессильны все её враги.

Хотя сердца и ныне бьются верно,
  Как у мужей былых времён,
Но на кострах, пылающих безмерно
  Мы не сжигаем наших жён.

И мертвые мы мудро миром правим:
  Благословив закон любви,
Мы из могилы Афродиту славим:
  — Живи, любимая, живи! —

И, если здесь, оставленная нами
  Кольца любви не сбережёт,
И жадными, горящими устами
  К ночному спутнику прильнёт, —

Не захотим пылающего мщенья,
  И, жертвенный отвергнув дым,
С улыбкою холодного презренья
  Нам изменившую простим.

Забыв о счастьи, о весельи,
Отвергнув равнодушный свет,
Один в своей унылой келье
Ты, чарователь и поэт.

Ты только сети сердцу вяжешь,
Печально голову клоня,
И все молчишь, и мне не скажешь
О том, как любишь ты меня.

А я — надменная царица.
Не знаю я свободных встреч.
Душна мне эта багряница,
Ярмо моих прекрасных плеч,

Бессильна я в томленьях страсти.
Соседний трон угрюмо пуст,
И только призрак гордой власти
Порой коснется алых уст.

О, если б снять венец двурогий,
И целовать, и обнимать!
Но все твердит мне кто-то строгий,
Что я — увенчанная мать.

Отражена в холодном зеркале,
  Стою одна.
Вон там, за зеркалом, не дверка ли
  В углу видна?

Я знаю, — там, за белой кнопкою,
  Пружина ждёт.
Нажму ль ее рукою робкою,
  Открою ль ход?

Светлы мои воспоминания,
  Но мне острей ножа.
Отвергла я вчера признания
  Румяного пажа.

Упасть бы мне в его объятия!
  Но нет! О, нет! О, нет!
Милее мне одно пожатие
  Твоей руки, поэт!

На небе лунный рдеет щит, —
То не Астольф ли ночью рыщет,
Коня крылатого бодрит,
И дивных приключений ищет?

Вон тучка белая одна, —
Не у скалы ли Анжелика
Лежит в цепях, обнажена,
Трепеща рыцарского лика?

И вот уж месяц рядом с ней, —
То не оковы ль рассекает
Астольф у девы, и скорей,
Скорей с прекрасной улетает?

На разноцветных камнях мостовой
  Трепещут сизые голубки;
  На тротуаре из-под юбки,
Взметаемой походкой молодой,

  Сверкают маленькие пряжки,
Свинцовой отливая синевой,
И, словно угрожая нам бедой,
  Ломовиков копыта тяжки, —

Разрозненной, но все-таки слитой,
  Черты одной и той же сказки.
  Она стремление коляски
Обвеет легкой, хрупкой красотой.

Ты не весел и не болен,
Ты такой же, как и я,
Кем-то грубо обездолен
В дикой схватке бытия.

У тебя такие ж руки,
Как у самых нежных дам, —
Ими ты мешаешь муки
С легкой шуткой пополам.

У тебя такие ж ноги,
Как у ангелов святых, —
Ты на жесткие дороги,
Не жалея, гонишь их.

У тебя глаза такие ж,
Как у тех, кто ценит миг, —
Ты их мглой вечерней выешь
Над печатью старых книг.

Всем гетерам были б сладки
В тихий час твои уста,
Но темней ночной загадки
Их немая красота.

Ты не весел, не печален,
Ты, похожий на меня,
Тою ж тихою ужален
В разгорании огня.

Так величавы сосны эти,
В лесу такая тишина,
А мы шумливее, чем дети,
Как будто выпили вина.

Мы веселимся и ликуем,
В веселии создавши рай,
И наших девушек волнуем
Прикосновеньем невзначай.