Федор Сологуб - Том 8. Стихотворения. Рассказы

Вмести с Анною Сергеевною подошли Козовалов и Бубенчиков. Козовалов сказал на ухо Анне Сергеевне:

— А нашему эстонцу очень к лицу воинственное воодушевление. Смотрите, какой красавец, точно рыцарь Парсифаль.

Анна Сергеевна с досадою проворчала:

— Ну уж красавец! Ну что, Лизонька? — спросила она удочери.

Лиза сказала, радостно улыбаясь:

— Вот мой жених, мамочка.

Анна Сергеевна в ужасе перекрестилась. Воскликнула:

— Лиза, побойся Бога! Что ты говоришь!

Лиза говорила с гордостью:

— Он — защитник отечества.

Анна Сергеевна растерянно смотрела то на Пауля, то на Лизу. Не знала, что сказать. Придумала наконец:

— Такое ли теперь время? Об этом ли ему надо думать?

Бубенчиков и Козовалов насмешливо улыбались. Пауль горделиво выпрямился и сказал:

— Анна Сергеевна, я не хочу пользоваться минутным порывом вашей дочери. Она свободна, но я никогда в моей жизни не забуду этой минуты.

— Нет, нет, — закричала Лиза, — милый Пауль, я люблю тебя, я хочу быть твоею!

Она бросилась к нему на шею, обняла его крепко и зарыдала. Анна Сергеевна восклицала:

— Ужас, ужас! Но ведь это же — чистая психопатия!

Мама и Сережа долго спорили:

— Все наши знакомые дамы так сделали, — говорила мама. — И я так сделаю.

— Нет, мама, — возражал Сережа, — ты так не должна делать.

— Почему я не должна, если другие делают? — спрашивала мама.

— Они не хорошо делают, — спорил Сережа, — и я не хочу, чтобы ты это сделала.

— Да это — не твое дело, Сережа! — говорила мама, досадливо краснея.

Тогда Сережа принимался плакать. Мама стыдила:

— Четырнадцатилетний мальчик, а плачешь, как совсем маленький.

И так продолжалось несколько дней, — все из-за кольца обручального. Мама хотела его пожертвовать в пользу раненых. Говорила Сереже:

— Так все делают. Из этого большие деньги можно собрать.

Сережа настойчиво требовал, чтобы его мама так не делала.

— Папа сражается, а ты его кольцо отдашь! — кричал он.

— Пойми, для раненых, — уговаривала мать.

— Отдай что-нибудь другое, а не кольцо обручальное, — говорил Сережа. — Деньгами дай.

Мать пожимала плечами.

— Сережа, ты знаешь, у нас не так много денег. Штабс-капитанское жалованье, — на него не раскутишься.

— Не покупай яблоков, накопишь побольше, чем за колечко дадут; да и мало ли на чем можно сберечь!

Спорили, спорили. Мама почему-то не решалась сделать по-своему, отдать кольцо, — уж очень горящими глазами смотрел на нее Сережа, когда об этом заходила речь.

Каждый раз, когда мама уходила, Сережа решительно говорил ей:

— Мама, без кольца не смей приходить.

Наконец, решили написать отцу, — как он скажет, так и сделать. Мама написала, а Сережа в своем письме отцу ничего о кольце не писал: что-то скажет сам папа?

Перестали спорить. Но Сережа все посматривал на мамины руки. Из гимназии придет, — к маме: блестит колечко? блестит, — и успокоится Сережа. Мама откуда-нибудь вернется, Сережа бежит к ней навстречу, нетерпеливо смотрит, как мама снимает перчатки: блестит колечко? блестит, — и успокоится Сережа.

Прошло несколько дней, пришли ответы из армии от Сережина отца, и Сереже, и маме. Почтальон принес письма вечером, когда сидела мама с Сережею за чаем. Сережа свое письмо распечатал, а читать не может: сердце бьется от нетерпения узнать, что в том письме написано, которое мама читает. Мама письмо прочла, обрадовалась, улыбнулась.

— Папа согласен.

Покраснел Сережа, стоит перед мамою потупясь.

— Вот, читай сам, — говорит мама.

Сережа читает:

«Насчет кольца делай, как хочешь. Дело, конечно, не в кольце, я знаю, что ты меня любишь, ты обо мне тоже знаешь, а все остальное — ерунда, не суть важно».

И дальше о другом.

Сережа прочел, улыбнулся. Спросил:

— Тебе, мама, этого достаточно?

Мама слегка повела плечом, сказала:

— Ну вот видишь, папа согласен.

— А ты, мама, умеешь между строчек читать? — спросил Сережа. — Невесело было папе тебе так писать о колечке. Он свое носит, не снимает.

Посмотрел Сережа на маму внимательно. Мама покраснела, но все-таки спорила:

— Да ведь согласился же папа!

— Мама, пойми, — убеждающим голосом говорил Сережа, — ведь если и кольцо, и всякая памятная вещь — ерунда, не суть важно, то подумай, что же в душе-то у человека должно быть! Милая была вещичка, памятная, — ерунда! Хороший был собор в Реймсе, — не суть важно!

— Сережа, — строго сказала мама, — нельзя сравнивать: там всенародная святыня, много поколений…

— Мама! — воскликнул Сережа, перебивая ее, — то для всех свято, а это свято только для нас, но свято, свято! Если в каждом доме нет святого, заветного, так как же оно для всего народа вырастет, из чего? Все — ерунда, не суть важно, — из чего же большое, великое накопится! Ты думаешь, когда папа это писал, что он чувствовал?

— Что чувствовал! — нерешительно сказала мама. — Чувствовал, что я для раненых…

— Нет, мама, — горячо говорил Сережа, — очень ему горько было. Шутливые слова писал нарочно, чтобы не показать тебе, и другим не показать. Пойдет в сражение, подумает: ну, что ж, у вдовы моего колечка не будет, кто-нибудь наденет ей на пальчик другое.

Мама вскрикнула:

— Сережка, противный, не смей так говорить!

И заплакала горько. Сережа стоял перед нею на коленях, целовал ее руку, — где еще блестело обручальное, — и говорил:

— Мама, милая, мы сбережем для раненых на другом. Можно вместо белого хлеба есть черный, не покупай мне новых башмаков, я дома босиком ходить буду; можно мало ли какой расход сократить, но колечка не смей отдавать.

— Хорошо, не отдам, — тихо сказала мама. — Только о раненых надо же подумать?

— Подумаем, мама, — весело сказал Сережа.

Сберегли колечко для себя, сберегли для раненых на другом. Мама с Сережею сильно сократили все свои расходы, и каждый месяц удавалось им немало отдавать на раненых. Маленькая, домашняя святыня теплилась на маминой руке, радовала Сережу, и утешала его за маленькие лишения. В уюте милых комнат босые Сережины ноги светились, как восковые свечи и радовали маму.

А отцу мама и Сережа написали в тот же вечер, что с колечком передумали и не отдадут его ни за что.

Было раннее утро в начале августа. Таня Горная, молоденькая дочь полковника, проснулась радостная и счастливая. Ей было стыдно, что она так радостна, — ее отец и оба брата ушли на войну, и мама каждый день плакала, а обе старшие сестры ходили с грустными и озабоченными лицами. Но Таня знала почему-то, что отец и братья вернутся благополучно и что ее самоё ждет большое счастье. Знала она это по тому особенному чутью к будущему, которое жило в ней с детства и никогда не обманывало ее. Сестры смеялись иногда над ее предвещательными снами, и она избегала рассказывать о них.