Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне

Когда коляска, подъезжая к старому каменному двухэтажному дому, медленно катилась по березовой аллее, Алексей увидел выходившую с боковой дорожки к цветочной круглой куртине перед домом стройную девушку в белой блузке и в перетянутой широким поясом короткой синей юбке. Лицо загорелое и веселое, черные волосы заплетены в косу, голова непокрыта.

Девушка остановилась и смотрела на подъезжавшую коляску. На ее лице двигалась, от веток дерева, под которым она стояла, рябая тень с дрожащими солнышками, из которых два трепетапи на самой улыбке румяных губ, а одно играло с веком правого глаза, порою сбегая чуть пониже, и золотило край чуть щурящегося тогда зрачка. Сильный свет милого на живом теле солнца лежал на ее облитых золотистым загаром ногах.

Алексей глянул на ее лицо. Оно показалось ему незнакомым, но похожим на чье-то другое лицо. Алексей подумал почему-то, что это и есть курсистка Танюшка, та самая дочь вдовы-экономки, которой он продолжал выдавать стипендию. Алексей приподнял шляпу. По тому легкому и веселому спокойствию, с которым девушка ответила на его поклон, он уверился, что это и в самом деле Танюшка.

Девушка звонко кричала, сзывая кого-то, да и сама проворно побежала к крыльцу за коляскою. Она остановилась на нижней ступеньке крыльца и, улыбаясь, смотрела, как ахающие и восклицающие работницы вынимали из коляски и стаскивали с козел Алексеевы чемоданы.

— Татьяна Петровна? — спросил Алексей, выходя из коляски.

Девушка засмеялась и сказала Алексею:

— Танюшка.

И ударение сделала на «ю».

Алексею стало весело и просто. Он сказал, пожимая теплую Танюшкину руку, приятную на ощупь, как всегда бывает приятна для осязания загорелая кожа не искаженных грубою работою рук, не загрубелая, но все же не вялая, как у малокровных дам:

— Здравствуйте, Танечка.

— С приездом, — говорила Танюшка. — Мама на хуторе. Я уж сказала, за нею побежали. А пока пойдемте, я вас провожу, для вас приготовлены комнаты.

Алексей всматривался в Танюшку. Нет смешной не к лицу прически, нет неприятной фотографической нарочности выражения.

— Какая глупая фотография! — сказал Алексей.

И, что редко бывает, сказал то самое, что и думал. Танюшка, слегка задержавшись на пороге дома, спросила:

— Почему глупая?

— Да как же не глупая! — оживленно говорил Алексей, — я видел недавно вашу фотографическую карточку, а сейчас едва узнал, скорее догадался, что это вы. Сходство очень внешнее, совсем не передает впечатления.

И теперь уже Алексею совсем не хотелось словами фотографировать свою мысль, — слова так же огрубят ее, как фотография огрубляет черты милого лица. Словами приблизительными по необходимости он сказал бы ей, если бы захотел говорить:

— Судя по этому снимку, я думал, что ты — смазливенькая, смешная простушка, а вот увидел тебя лицом к лицу и вижу, что ты очаровательна.

И сказал бы так потому, что уже был влюблен в Танюшку. И даже почти уже знал это. Танюшка сказала:

— Ну конечно, что же фотография может!

Пошла впереди Алексея по комнатам нижнего этажа, где была гулкая прохлада, и, призадумавшись, спросила:

— А как вам больше нравится?

Посмотрела искоса на Алексея, пощипывая перед своей блузы, и казалось, что ждет ответа с волнующим ее вниманием.

Алексей, не задумываясь, сказал:

— Теперь лучше.

— Да? Почему?

Алексею нравилась та свобода, с которою Танюшка говорила это темное для него слово «почему». Он сказал:

— Там какая-то неверность, нет жизни. Там вы не та, совсем не та, другая какая-то.

— Может быть, это потому, — сказала Танюшка, — что тогда я была одета, как барышня-курсистка, и притворялась городскою барышнею, а здесь я босая и простая, крестьяночка, как и по паспорту значусь дочь крестьянина Косоурской губернии.

Алексей думал: «Милая, настоящая крестьяночка с душою приветливой царицы, истинная госпожа и повелительница».

— А вот и ваши покои, — сказала Танюшка.

Она показала Алексею гостиную, кабинет, спальню. Говорила:

— Все сама прибирала, за всем присмотрела, вам будет удобно.

— Спасибо, милая Танечка.

— У вас в гостиной и в кабинете вчера сама и полы помыла, — весело говорила Танюшка.

— Милая Танечка, зачем же! — воскликнул смущенный Алексей.

— Не поверила нашим бабам, — сказала Танюшка, — неловки они у нас. Еще разроняли бы, побили бы вещицы хорошенькие. Одно слово — косоурские.

— Но мне, право, совестно, — говорил Алексей, поглядывая на Танюшкины руки, которые совсем не казались руками работницы.

— Ну, что там! — бойко возразила Танюшка. Я ведь летом отдыхаю от зимней учебы, ничего не делаю, живу себе бездельницею.

Вечером, разговаривая о делах хозяйственных, которые его, впрочем, мало занимали, с Анною Дмитриевною, Алексей вдруг прервал ее на полуслове и сказал:

— Танюшка-то у вас красавица выросла.

Анна Дмитриевна слегка покраснела и сказала:

— И я молода была не урод.

Гордость слышна была в ее голосе. Анна Дмитриевна еще и теперь была красива, как может быть красива мать двадцатилетней девушки. Но все-таки Танюшка была не совсем на ее похожа, Танюшкина очаровательная, солнечная улыбка напоминала Алексею кого-то, а кого, он не мог припомнить, почему и был так рассеян и невнимателен.

«На кого же она похожа? — настойчиво думал он, перебирая в памяти красивых дам и образы, созданные живописцами и ваятелями. — Не на одного ли из ангелов Бернардино Луини, — очаровательно светлого ангела?»

И все яснее чувствовал Алексей, что любит Танюшку.

«Да ведь я же ее совсем не знаю!» — порою упрекал он себя.

Но знал, что она ему бесконечно мила и дорога и что ее улыбка его не обманет.

У кого-то из русских писателей Алексей читал однажды, что сближение влюбленных шло гигантскими шагами. Это выражение пришло ему на память, когда он с Танюшкою бегал в саду на гигантских шагах.

Оставив лямку, Алексей стоял на песчаной дорожке, смеялся и смотрел на Таню. Она подошла к нему и спросила:

— Вы опять надо мной смеетесь?

— Что вы, Танечка! — воскликнул Алексей. — Когда же я над вами смеялся?

А Танюшка стояла перед ним и смеялась. Алексей вдруг притянул ее к себе и поцеловал в губы. Она покраснела очень, стыдливо засмеялась и убежала.

И потом целый день она ходила как в бреду, улыбалась и напевала, а вечером, ложась спать, вдруг поплакала немножко. Но слезы ее были счастливые, и заснула она с радостною улыбкою.

Сладкие слова любви были сказаны опять, уж в который раз от сотворения мира, и все-таки опять новые, нетленные слова!

А ночью, оставшись один, Алексей вдруг вспомнил что-то очень значительное. Сначала неясно вспомнилось, но уже страшно стало. Что это такое? Ведь милый вспомнился образ, — лицо покойного отца, — отчего же страх? И с ним рядом стал другой образ, еще более милый, — очаровательное Танюшкино лицо, — и обаятельная улыбка юных девичьих уст на одно мгновение слилась с обаянием улыбки губ увядающих, но все еще прельстительных.