Владимир Короленко - Том 3. Рассказы и очерки

— О-го! — сказал Петр Петрович, вернувшийся в эту минуту из буфета… — Это у Будникова, что ли?..

— Нет, — ответил Павел Семенович. — Это я о другом…

— А! О другом? Ну, все равно… Продолжайте о ста тысячах… Это уже, надеюсь, не страшно?..

В его голосе звучала легкая насмешка. Павел Семенович посмотрел на него с наивным удивлением и повернулся ко мне.

— Да, так вот… Приехал он в Москву, то есть, понимаете: к своему прошлому… Думал — жизнь будет его ждать, пока он выполнит великую задачу накопления… И явится он в тот же Газетный переулок, и там застанет те же споры и тех же людей, и так же будут они хвататься голыми руками за колеса истории… Тут он им свой рычаг… «Извольте! У вас великие идеи… А вот мой вклад для осуществления»… Глядь, а предлагать-то уже и некому: в Газетном переулке другие люди, и говорят по-другому. Прежние или погибли под колесами истории, или отстали… Жизнь — это ведь поезд… Отлучился со станции на время, глядь — поезда уже и не видно… А порой не застанешь и станции… Понимаете вы, милостивый государь, какая это трагедия?

— Ну, сделайте одолжение, — сказал Петр Петрович. — Сто тысяч! Свободен!.. Многие согласятся на этакую трагедию…

— Да?.. Но ведь человек-то, я вам говорю, был искренний.

— Ну, и что же?

— Да вот… Бродил он среди старых и новых знакомых, все своего поезда разыскивал. Тоску на всех навел… То, для чего отдал жизнь и свою, и чужую, — уже непонятно: кажется, что там одна пальба идет… а для чего — неизвестно. А то, что понятий, — разные почтенные дела, вроде «народного дома», или газеты, или «идейное книгоиздательство» его, семидесятника, не удовлетворяет… На это он готов, пожалуй, отдать… проценты с капитала…

— Ну, что ж, — шесть процентов, при скромных потребностях… Жить можно! И даже можно часть отдать на доброе дело…

— Да… конечно… Но если взять исходную точку… Ведь это был подвиг… Люди отдавали жизни, и он жизнь отдал… И не только свою… Неужели это можно сделать для одних процентов… А на подвиг-то уже не хватает стимула… Одним словом, в один прекрасный день нашли его в одиноком номере гостиницы — с пулей во лбу… И деньги рассовал кое-как, наскоро и невнимательно… Накануне еще я его видел в одном обществе… Никто в нем ничего особенного не замечал. Здоровались и проходили мимо, почтенный, дескать, человек. С характером, и намерения наилучшие. Скучный только необыкновенно!

— Гм, да! — сказал математик, — бывают и этакие чудаки. — И он стал укладываться. Лицо его с толстыми подстриженными усами опять потонуло в тени, а наружи были видны ноги в клетчатых брюках… — По-моему, — сказал он из своего угла, — уж Будников интереснее… Вы про него не досказали…

— Да… я ведь… извините, — к тому и случай этот привел… Сидел я как-то недавно всю ночь… Переписку Будникова с его этим «отдаленным» приятелем читал. Поверите: оторваться не мог… и представить невозможно, что это писал тот же Семен Николаевич Будников, который у меня чай с ромом пил, Гаврилу на биржу посылал и душа которого незаметным образом, почти на моих глазах, в этом вот нашем дворике выдохлась и опустела… И осталась без всякой, так сказать… ну, одним словом, без всякой святыни…

Он остановился и посмотрел на меня застенчивым и вопросительным взглядом, почувствовав как будто, что у него вырвалось слово, не совсем обычное для вагонного разговора. И он почти вздрогнул, когда математик, выпустив из своего темного угла густой клуб дыма, — сказал:

— А вы, Павел Семеныч, — я вижу, такой же чудак, право!.. Удивительно! У одного — сто тысяч… Стреляться! Другой живет себе на всей, как говорится, своей воле: здоров, румян… Спокоен духом… Обеспечен… Вам и это странно?.. Ей-богу, это невозможно… Ну, спокойной ночи… Пора спать. Ничего, ничего!.. Вы мне разговором не мешаете… Я не стану слушать…

Он повернулся к стенке.

Павел Семенович стыдливо и вопросительно взглянул на меня наивными серыми глазами и заговорил тише…

— Есть в Тиходоле улица, называется Болотная. Уже при мне на ней построили дом… Новый, из свежего леса… В первый год так и сверкал он, даже глаз резал этой своей свежестью. Потом очень быстро стал покрываться этим особенным бытовым налетом, этими мхами да лишаями и так слился с общим тоном старых сараев и заборов — не отличить. А теперь уже говорят, что там завелись привидения… Так вот и о г. Будникове вдруг стали говорить, что он ограбил одну женщину…

— Ну, это, как хотите, глупости! — отозвался математик, — Никогда не поверю, чтобы Будников был грабитель… Пустили какую-нибудь глупую сплетню.

Павел Семенович улыбнулся грустной и немного растерянной улыбкой:

— Вот именно. Какой грабитель!.. Грабитель — слово такое… определенное! А тут вышла просто некоторая житейская… запутанность, что ли, с расплывчатыми очертаниями… Видите… Должен сказать, что уже после вас в последние годы поселились во дворе мать с дочерью… Женщины были простые, очень бедные, и господин Будников относился к ним покровительственно и великодушно: задолжали они что-то много, и он, — очень аккуратный насчет платы, — тут терпел и даже иной раз помогал деньгами. На доктора там, улучшенное питание для больной. Потом старушка умерла, и осталась эта Елена круглой сиротой… Господин Будников и тут оказал большое участие: отвел ей уютный уголок, хлопотал насчет работы: шила она, — кое-как перебивалась… Потом стала вроде экономки у г-на Будникова, а там… начали поговаривать, что отношения их. стали гораздо ближе…

— А-а… — произнес математик. — Это уж действительно без меня… И красивая?

— Да, пожалуй, красивая, полная, с плавными этакими движениями и покорными глазами. Говорили, что глупа. Но если и так, то ведь глупость женская бывает порой особенная… Тут и наивность, и какая-то дремлющая невинность души. Положение свое она чувствовала очень сильно. Как это говорится у Успенского, кажется, — вся была во стыду… Пробовал г. Будников учить ее, подымать, так сказать, до своего уровня. Она оказалась неспособна. Сидит, бывало, над книжкой, водит по-детски указкой, и лицо по-детски напряженное. А при Будникове вся как-то сожмется и оглупеет. Охладел он к этим занятиям, а потом и к Елене, тем более, что возникли некоторые другие виды. А было, должно быть, время, когда он ее начинал любить. Были, вероятно, и обещания какие-нибудь. Одним словом, — доставался ему этот разрыв не так уж легко, — совесть, что ли, была задета… только он старался смягчить разрыв. И между прочим вздумал ей подарить билет внутреннего займа… Призвал ее однажды, вынул три билета, разложил настоле, разгладил рукой и говорит:

— Смотри, Елена. Вот на каждую эту бумажку можно выиграть двести тысяч. Понимаешь?