Андрей Белый - Том 2. Петербург

Сделав вид, что глядим в облака, пропустили мы темную пару, пред ресторанною дверью та темная пара остановилась и сказала несколько слов на человеческом языке:

— «Гм?»

— «Здесь…»

— «Так я и думал: меры приняты; это на случай, если бы вы его мне не показали у моста».

— «А какие вы приняли меры?..»

— «Да я там, в ресторанчике, посадил человека».

— «Ах, напрасно вы принимаете меры! Я же вам говорил, говорил: сто раз говорил…»

— «Простите, это я из усердия…»

— «Вы бы прежде посоветовались со мной… Ваши меры прекрасны…»

— «Сами же вы говорите…»

— «Да, но ваши прекрасные меры…»

— «Гм…»

— «Что?.. Ваши прекрасные меры — перепутают все…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пара прошла пять шагов, остановилась; и опять сказала несколько слов на человеческом языке.

— «Гм!.. Придется мне… Гм!.. Пожелать теперь вам успеха…»

— «Ну какое же может быть в том сомнение: предприятие поставлено, как часовой механизм; если б я теперь не стоял за всем этим делом, то, поверьте мне дружески: дело — в шляпе».

— «Гм?»

— «Что такое вы говорите?»

— «Проклятый насморк».

— «Я же о деле…»

— «Гм…»

— «Души настроены, как инструменты: и составляют концерт — что такое вы говорите? Дирижеру из-за кулис остается взмахивать палочкой. Сенатору Аблеухову издать циркуляр, Неуловимому же предстоит…»

— «Проклятый насморк…»

— «Николаю Аполлоновичу предстоит… Словом: концертное трио, где Россия — партер. Вы меня понимаете? Понимаете? Что же вы все молчите?»

«Послушайте: брали бы жалованье…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Нет, вы меня не поймете!»

— «Пойму: гм-гм-гм — положительно не хватает платков».

— «Что такое?»

— «Да насморк же!.. А зверь — гм-гм-гм — не уйдет?»

— «Ну, куда ему…»

— «А то брали бы жалованье…»

— «Жалованье! Я служу не за жалованье: я артист, понимаете ли, — артист!»

— «Своего рода…»

— «Что такое?»

— «Ничего: лечусь сальной свечкой».

Фигурка повынимала иссморканный носовой платок и опять чмыхала носом.

— «Я же о деле! Так-таки передайте им, что Николай Аполлонович обещание дал…»

— «Сальная свечка прекрасное средство от насморка…»

— «Расскажите им все, что вы слышали от меня: дело это поставлено…»

— «Вечером намажешь ноздрю, утром — как рукой сняло…»

— «Дело поставлено, опять-таки говорю, как часов…»

— «Нос очищен, дышишь свободно…»

— «Как часовой механизм!..»

— «А?»

— «Часовой, черт возьми, механизм».

— «Заложило ухо: не слышу».

— «Ча-со-вой ме-ха-…»

— «Апчхи!..»

Под бородавкою загулял вновь платочек: две тени медленно утекали в промозглую муть. Скоро тень толстяка в полукотиковой шапке с наушниками показалась опять из тумана, посмотрела рассеянно на петропавловский шпиц.

И вошла в ресторанчик.

Читатель!

«Вдруг» знакомы тебе. Почему же, как страус, ты прячешь голову в перья при приближении рокового и неотвратного «вдруг» ? Заговори с тобою о «вдруг» посторонний, ты скажешь, наверное:

— «Милостивый государь, извините меня: вы, должно быть, отъявленный декадент».

И меня, наверное, уличишь в декадентстве.

Ты и сейчас предо мною, как страус; но тщетно ты прячешься — ты прекрасно меня понимаешь; понимаешь ты и неотвратимое « вдруг ».

Слушай же…

Твое «вдруг» крадется за твоею спиной, иногда же оно предшествует твоему появлению в комнате; в первом случае ты обеспокоен ужасно: в спине развивается неприятное ощущение, будто в спину твою, как в открытую дверь, повалилась ватага невидимых; ты обертываешься и просишь хозяйку:

— «Сударыня, не позволите ли закрыть дверь; у меня особое нервное ощущение: я спиною терпеть не могу сидеть к открытым дверям».

Ты смеешься, она смеется.

Иногда же при входе в гостиную тебя встретят всеобщим:

— «А мы только что вас поминали…»

И ты отвечаешь:

— «Это, верно, сердце сердцу подало весть».

Все смеются. Ты тоже смеешься: будто не было тут « вдруг ».

Иногда же чуждое « вдруг » поглядит на тебя из-за плеч собеседника, пожелая снюхаться с «вдруг» твоим собственным. Меж тобою и собеседником что-то такое пройдет, отчего ты вдруг запорхаешь глазами, собеседник же станет суше. Он чего-то потом тебе во всю жизнь не простит.

Твое « вдруг » кормится твоею мозговою игрою; гнусности твоих мыслей, как пес, оно пожирает охотно; распухает оно, таешь ты, как свеча; если гнусны твои мысли и трепет овладевает тобою, то « вдруг », обожравшись всеми видами гнусностей, как откормленный, но невидимый пес, всюду тебе начинает предшествовать, вызывая у постороннего наблюдателя впечатление, будто ты занавешен от взора черным, взору невидимым облаком: это есть косматое «вдруг», верный твой домовой (знал я несчастного, которого черное облако чуть ли не видимо взору: он был литератором…).

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..

Мы оставили в ресторанчике незнакомца. Вдруг незнакомец обернулся стремительно; ему показалось, что некая гадкая слизь, проникая за воротничок, потекла по его позвоночнику. Но когда обернулся он, за спиною не было никого: мрачно как-то зияла дверь ресторанного входа; и оттуда, из двери, повалило невидимое .

Тут он сообразил: по лестнице поднималась, конечно, им поджидаемая особа; вот-вот войдет; но она не входила; в дверях не было никого.

А когда незнакомец мой отвернулся от двери, то в дверь вошел тотчас же неприятный толстяк; и, идя к незнакомцу, поскрипывал он половицею; желтоватое, бритое, чуть-чуть наклоненное набок лицо плавно плавало в своем собственном втором подбородке; и притом лицо лоснилось.

Тут незнакомец мой обернулся и вздрогнул: особа дружески помахала ему полукотиковой шапкой с наушниками:

— «Александр Иванович…»

— «Липпанченко!»

— «Я — самый…»

— «Липпанченко, вы меня заставляете ждать».

Шейный воротничок у особы был повязан галстухом — атласно-красным, кричащим и заколотым крупным стразом, полосатая темно-желтая пара облекала особу; а на желтых ботинках поблескивал блистательный лак.

Заняв место за столиком незнакомца, особа довольно воскликнула:

— «Кофейник… И — послушайте — коньяку: там бутылка моя у меня — на имя записана».

И кругом раздавалось:

— «Ты-то пил со мной?»

— «Пил…»

— «Ел?..»

— «Ел…»

— «И какая же ты, с позволения сказать, свинья…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..

— «Осторожнее», — вскрикнул мой незнакомец: неприятный толстяк, названный незнакомцем Липпанченко, захотел положить темно-желтый свой локоть на лист газетного чтения: лист газетного чтения накрывал узелочек.

— «Что такое?» — Тут Липпанченко, снявши лист газетного чтения, увидал узелок: и губы Липпанченко дрогнули.