Иван Бунин - Том 5. Рассказы 1917-1930

Братья ему двери сейчас отворили и давай его вспрашивать, не видал ли, дескать, чего диковинного. Он им отвечает, на мою счастью, говорит, я ничего не видал, — на мою счастью, дюже холод был. Потом стало во второй раз смеркаться, надо середнему брату собираться. Он сейчас взял вилы, топор и отправляется будто на дозор, а сам пошел на сенник и так-то сладко проспал, аж слюни потекли. Наране приходит, всходит на крыльцо, и стучит опять в кольцо, — мол, отворяйте скорее, я, говорит, вымок весь. Братья двери отворяли и опять давай его пытать, не видал ли чего диковинного, а он опять им отвечает, что на мою, мол, счастью дож дюже силен был, такой, говорит, трескун, я весь мокрый пришел. А какой там мокрый, он просто взял да водой весь облился, чтоб, значит, ему больше поверили… Чуете, намек-то какой?

— На кого намек, Яков Демидыч?

— Да хоть на меня на такого-то. Вы небось думаете — он сад караулит, а я лежу себе да тем сном занимаюсь. — Ну, да ладно. Слушайте, что дальше-то будет: — Так, значит, кинулся к нему отец, ты, говорит, у меня первый молодец, теперь, говорит, двое, слава богу, откараулили. Потом в третий раз стало смеркаться, надо меньшому, дураку собираться, а он и ухом не ведет, на печке каряки дерет. Тут братья стали его умолять, стали его восхвалять, — обязательно, говорят, тебе, Ваня, надо иттить, ты, говорят, у нас всему дому голова. А он опять свое, — лежит, не слухается их. Потом стал умолять его отец, ступай, мол, Ванюша, на караул, я поеду на базар, куплю тебе, говорит, бобов, а еще шапочкю с красным околом и с гремучим позвонком, — ну и уговорил его…

Этот Ваня с печи, значит, слезая, малахай на себя надевая, кушачкем подпоясывается, кладе за пазуху краюшечкю и отправляется на этот самый караул, на стражу. Вот он округ поля обходит и к кусту подходит, к какому-нибудь, значит, дереву ракитовому; сел под тем кустом, звездочки на небе считает, а краюшечкю уплетает. Вдруг ему что-й-то на ум блеснуло, он глянул из-под рукавицы и осмотрел белую кобылицу, а кобылица та была ровно как зимушка бела. Ну, он и обрадовался. Стой, думает себе, что за диво такая? Сейчас ее догнал, задом наперед оседлал, за хвост ухватился и по полю покатился. Она его и помчала, — мчала по горам, мчала по лесам, потом, стало быть, остановилась и к нему с речью обратилась, я, говорит, приведу тебе двух коньков золотогривых, все в мелких хвост кольца завитые…

— Постой, Яков Демидыч, это что-то неладное. Как это «в мелких хвост кольца завитые»?

— Атак, волночатый, значит, хвост, весь в кольца завивается. Да вы не сбивайте меня, а то мне скушно станет…

Уходим мы поздно, когда уже краснеет за почерневшим и ставшим как будто меньше и ниже садом зарево восходящего ущербленного месяца.

1930

На пароходе, на пути из Палестины в Одессу.

Среди палубных пассажиров — множество русских мужиков и баб, совершивших паломничество в Иерусалим и на Иордань, и, как всегда, в числе их немало тяжко больных «животом». Одну старушку «схватило» еще в Яффе. Жестокая холерина, все ждут — вот-вот умрет. Однако она твердо решила умереть только в Одессе; ей было лет восемьдесят, не менее; мала и слаба была она, как ребенок, смерти ждала даже с радостью; шутка ли — сподобиться умереть тотчас после такого святого подвига! Но вот узнала, что будет брошена в море, если умрет в пути, — и решительно отказалась умирать до прибытия в Одессу. Так всем и сказала:

— Нет, подожду до Одессы.

И так и сделала: перекрестясь, скончалась только тогда, когда услыхала, что входим уже в Одесский порт…

В самом деле, это все не выдумка, а то удивительное самообладание, благочестие, с которым умирали когда-то русские мужики и бабы, то спокойствие, с которым они делали на смертном одре свои последние распоряжения и высказывали уверенность в жизнь будущую.

Только не напрасно ли приписывали такие смерти каким-то особенным свойствам русской души… Вот умирает тоже крестьянка и тоже чуть не столетняя, но во французской деревне, у нас в Провансе. Очевидец рассказывает:

— Elle etait si calme et tranquille que je lui dis en toute simplicite:

— Vous irez au Paradis, ma bonne Julienne.

— Paradis, — me repondit-elle, — ou voulez-vous que j'aille? [31] — Она была такая умиротворенная и спокойная, что я ей невольно сказал: — Вы пойдете в рай, моя дорогая Жюльена. — Рай, — ответила она, — а куда ж вы хотели, чтобы я пошла? (фр.).

1930

Вышли поросята на вечернюю прогулку после ливня с бурей и в восхищенье остановились перед грязным, взволнованным прудом.

— Ах, какой прекрасный, вонючий пруд! — воскликнул передний.

И все прочие взвизгнули дружно:

— Oui! [32] — Да! (франц.)

Больше они по-французски ничего не знали.

1930

До свидания (франц.).

Почтовая открытка с видом (франц.).

Почтовая открытка (франц.).

Кончена комедия! (итал.).

Следовательно (лат.).

Спасибо, спасибо, добрый мой брат! (франц.)

Стойте! (нем.).

— Добрый вечер, дорогой сосед. Как поживаете? — Маленькая прогулка? (франц.).

— Не знаю, как я еще не умер (франц.).

Живо, живо, Берта! (франц.).

Это дочь моей жены… Царица Небесная! (франц.).

Право, не знаю, как это со мной случилось…

гостиная; спальня (франц.).

Это ужасно (франц.).

моя бедная мать (франц.).

мой дорогой сосед (франц.).

Ну, хорошо! (франц.).

Я ей нравлюсь, и в этом уверен… Держу пори, что она броси-лась бы в мои объятия (франц.).

Это дело восьми дней (франц.).

Ax! Если бы мой муж умер! Как бы я хотела провести с тобой целую ночь, заснуть в твоих объятиях и проснуться на утро от твоих поцелуев! (франц.).

Она даже не подумала о том, что она была в вечернем платье, которое могло измяться… (франц.).

Я тебя люблю! Делай со мной, что хочешь! Мне все равно! (франц.).

«Ты меня больше не уважаешь, я отдалась тебе не задумываясь» (франц.).

Ты мой, не правда ли, не правда ли? (франц.)

«Я хочу обладать сокровищем, которое вмещает в себе все, я хочу молодости!» (франц.)

«Дай мне, дай мне наглядеться на твое лицо!» (франц.)

Вот! (франц.)

И все же навсегда… (франц.)

«Я видел воду, солнце, облака, больше я ничего не могу рассказать…» (франц.)