Леонид Леонов - Деяния Азлазивона

У Сысоя губы высохли, вытянулся деревяшкой язык изо рта. Елозит мутным взглядом Сысой по столу. Натыкается глаз, куда ни повернуть, то на капустку с хитрыми морковными глазками, то на окорочок немалый, в меру обрумяненный на огне, то на кувшин, толстопузый чван: горло у него дудкой, а в дудке хмелевая романея.

Слюна и слёзы из Сысоя текут и алыми пятнами по скатёрке расплываются. И не сдержался, зверем схватил хлеба немалый кус, и смялся тот пухом душистым в широком его кулаке. Но закричал в нём пронзительно, ушам больно, стыд в душе его... Швырнул кус в сторону, ногами затопотал в ярости и, выхватив лучину из рощепа светца, смаху всадил её в остекленевший свой правый глаз и повернул её как кол в яме.

Тут вонючей струёй вздыбилась в потолок романея, закудахтала хохотом бесьим кура безголовая и заковыляла к двери на обломанных ногах, и сёмга лениво в дверь уплыла, и калёным угольем засверкал ей хлеб вдогонку... Не стало радуги - смердь, тлен и кал.

...Ввечеру, попозже, призвал к себе Сысой кузнеца Гарасима, скитского ясаула тайно от всех. Ему дал он приказ заковать себя в железную цепь, а на шею кольцо, а грудь стянуть накрепко железным хомутом.

В разлив ревел Гарасим, как на одноглазого хомутные заклёпки накладывал. А Сысой поднял руки в небо и крикнул глухо, и услышал Гарасим смертную жалобу в крике его:

- Пою Осподу моему, доньдеже есмь!..

Был в той цепи Сысой, как медведь плясовой.

Одесную Велиара воссевшему Азлазивону предстали острые и предводитель их, и рек:

- В третий раз приходим к тебе, господине. Невмоготу нам боле. Блистает осьмиконечник на скиту Сысоя. Спрятался от нас в железный хомут Сысой и оттуда нас своим пеньем дразнит. За что ж это нам такое!

Тут изрыгает Велиар слово, и оно катится круглым косматым зверем по ту сторону геенского града:

- Иди сам туда, Азлазивон, и утверди имя моё на бору том.

Вдарили в ладоши, сволоклись в кучу... Колом встала бесчинная их песнь. Среди того гулу восстал Азлазивон, и голос у него с хриповатиной:

- Сам иду упредить и наказать.

Двинулись острые из стен града и махом приступили ко скиту.

...А на бору тем временем соловьиный щёкот стоял. Вечер не вечер, луна лик кажет, а солнце не тухнет на край земли. Идёт вечер чернью, манатейный монах. Волком идёт на солнце, хочет солнце есть и не может.

Ходит чорт по мхам, по лесам, по болотам, гудит в длинную дуду, головой направо-налево вертит.

- Ты что гудишь, хохлик, грязный лешачонок?

- А я гужу, бесов бужу. Наш князь, Азлазивон, грядет!

Сотрясались под шагом Азлазивоновым непроходные крепи, ходуном ходили мочаги.

Пётр-пекарь, весёлый чернец. Кол на голове теши, а он всё славословья тянет. Прямёхонькой, чистенькой дорожкой втихомолочку к раю идёт.

Но порой, на голодуху слабый, поддавшись смутьянской козни, приворнёт пекарь Пётр каравашек себе, и сам кругл с того, как припрятанный каравашек. Ради смеху лишь приползала к нему разная лешень. Случалось - востроносый Зосима перстом костяным в келью к нему постучит, а выйдет Пётр - дерево. Случалось - баба грудастая, молодка, на койку его покличет, пошёл ? а на койке - длинноногий переверт язык пялит ему...

В пятницу по Духовом дне вошёл Пётр на пекарню, а из квашни здоровущий хвост торчит, и на конце его рыжий волдырь. Обиделся Пётр, подскакнул к кади да и зачал крестить. До поту Пётр несчастную кадушку аминил, запыхался весь. Заглянул в кадь, а там чёрный ком. Пыхтит и топорщится вкруг него посиневшее тесто.

Злость Пётра взяла, кадь запоганил, щенятина. Повернулся Пётр к Сысою бежать, а из кади хрипучий глас к нему:

- Пётру-ух!..

- Ну?

- Разбей кадь-от, выпусти...

- А ты пошто лез? тебя кто пяхал?..

Побежал Пётр, вдарился каравашком в Сысоеву дверь, еле дышит:

- Там-от у меня в кади он пыхтит. Я его зааминил, а он пыхтит. Тесто вон лезет.

Распрямился весь, Петра заслышав, Сысой. Чёрная молонья мелькнула в целом его глазу и потухла.

- В било ударь, да покличь братью. Приду ужотко.

Застонало било на весь скит. Того била звуки, как ослепшие толстоголовые птицы, по всему скиту мечутся. А чернецы уж бегут, глупые - с кольями: беса колом не убьёшь, а руку вывихнешь!

Натеснилось в пекаренку, впору стены разводить. Молчат, кулаки сучат, ждут. Вдруг тишь, расступилась братья - шёл Сысой грузно, с клюшкой в руке, сердитый.

Подошёл к тестяной кади, глянул пустым оком в потолок, потом в кадь, вдарил клюкой о кадь, спросил тихо:

- Я - Сысой. А ты кто там?

- А я Азлазивон, князь бесам.

Помолчал Сысой, удивляясь, и губу отпятил.

- Сидишь, значит? - спросил.

- Сижу... - ему хриплый ответ.

Развёл плечами Сысой.

- Хоть ты и князь, а что ж, расправа наша короткая. Ройте, робятки, яму-сажонку, туда кадь, а сверху кол.

Был стон из кади и слова:

- Ты меня выпусти, а я тебя и не трону больше!

А Сысой промолчал.

Полезли заступы в болотную сырь, кадь на верёвках спускали в яму.

Пузырилось и клубило горелым смрадом замученное тесто. А над скитом реяла многокрыльная птица, буйная песнь:

- Да воскреснет... И разыдутся...

Яму засыпали и кол вбили, и стали чернецы на княжью могилу по ночам за нуждой бегать. И всегда слышали в земле безустанный Азлазивонов плач.

То случилось в пятницу.

А в пятницу другой недели приступили бесы к самому Велиару, сидящему на высоте огненного престола, и застонали, сколько их было, враз:

- Князь и военачальник наш в кади. A над ним кол. А сверху крест. Он там пыхтит, а нам позор. Чернецы над ним насмешку лютую ведут, всю шерсть изгадили, а князю Азлазивону великий от того труд, а нам стыд.

Свирепо поднялся Велиар, ударил о пол, мощённый жёлтым камнем, голым своим хвостом, испустил огнь. С визгом попадали бесы, не вынесли величия, рождённого от кромешного огня. Предстал ему Гордоус, адов ключарь. Стоит Гордоус колом, жмурится, толстую морду пружит:

- Что прикажешь, господине?

Сказал Велиар:

- Иду туда. Прекращу лунный бег, расколю землю надвои, попалю их!..

Вострепетали острые в радости и воскликнули:

- Веди нас, господине, куда поведёт воля твоя!..

Видано было Филофеем в тот вечер знаменье над скитом: в облачном кругу змей триглавый.

Встало с заката облако, в нём крутится грозный смерч. Тихое стадо испуганных берёзок увидало и зашуршало вдруг повянувшим жёлтым листком, как о позднюю осень. Зачинается погибель скита.

Сдирает демонская рука голубую кожу с неба, а за ней ночь. Та ночь Сысою разоренье несёт. На бору змеи тревогу свищут. Галочье племя тряпками чёрными по небу перекидывается. Красною башней встает из-за бора ленивый огненный язык... Заметались по бору разбуженные шорохи и трески. Потом стихло. Потом снова глухой, неровный трепет и жар приползающего огня. Свист неизвестный вздыбился и хлестнулся над бором, как бич. То легионы дух из себя дуют, покорное пламя гонят впереди.