Николай Некрасов - Том 9. Три страны света

— Ты ударила моего сына?

— Я! — отвечала Матрена, подбоченясь и с наглостью глядя на ошеломленную Наталью. — Ну, я ударила! велика важность твой щенок; я его не так еще оттаскаю, — вот что, да… — поддразнивая, хорохорилась Матрена.

Наталья вся дрожала, гнев душил ее, и она едва слышно спросила:

— А как ты смела его ударить?

— Вот тебе на!.. да я и тебя по роже ударю, если ты будешь здесь орать. Очнись! что буркалы-то вытаращила? Вспомни, где ты!

Девушки начали пересмеиваться между собою. Наталья схватила себя за грудь так сильно, что полинялое ее платье затрещало. Она бросала отчаянные взгляды на смеющихся девушек, потом вдруг кинулась к Матрене, ударила ее в лицо и закричала:

— Нет, извини, я прежде тебя побью!

Дикий плач наполнил девичью; присутствующие побледнели и начали уговаривать Матрену, но та только сильнее ревела.

— Беги, скорее беги! — говорили испуганные девушки, но разгоряченная Наталья все забыла: она наслаждалась победой и высчитывала козни Матрены.

— Барыня, барыня! — в ужасе повторило несколько голосов.

Одна из девушек силой вытолкнула Наталью за дверь.

Барыня вошла в девичью.

— Что за крик? — грозно спросила она, озирая комнату.

Матрена повалилась ей в ноги и жаловалась на Наталью.

За беспорядок, произведенный в доме, Наталью послали полоть гряды и исполнять самые черные работы.

Бранчевский не знал ничего, что делалось в доме; его занимали только собаки и лошади.

Ветры и дожди осенние обнажили леса, превратили бесконечные поля в черные пласты грязи, обведенные лужами.

Небо серое, мутное; то мелкий, то крупный дождь; пронзительно воющий ветер… Наконец унылая картина быстро изменилась. Осень, будто устыдясь собственных дел, в одну ночь покрыла обнаженные леса и поля легким, пушистым снегом.

Было пять часов утра; мелкий снег продолжал порошить, как будто спеша застлать белой скатертью и остатки голой земли, рядами черневшие среди полей. Женщина в полушубке бежала по опушке леса, заботливо окутывая овчиной полусонного трехлетнего ребенка, наконец повернула в кусты и остановилась под защитой трех елей, сохранивших свою зелень среди общей обнаженности. Она поминутно выглядывала из своей засады, наклонялась к земле и прислушивалась.

Ребенок плакал, и тогда она приходила в отчаяние, грозила ему, зажимала рот, убаюкивала…

Вдали на белом снегу что-то зачернело; женщина встрепенулась, приподнялась на цыпочки и, вся дрожа, напрягла зрение. Невдалеке показался Бранчевский верхом на казацкой лошади; он был в охотничьем платье, вроде польского кунтуша; трехугольная шапка, опушенная мехом, была надвинута почти на самые его брови; рог висел на его широкой груди, за плечами было ружье. Четыре борзые собаки дружно бежали за его вороной лошадью.

Он ехал задумчиво: снег на висках и усах придавал ему старческий вид.

За ним, в почтительном расстоянии, следовал стремянный.

Поравнявшись с тремя елями, лошадь Бранчевского фыркнула и кинулась в сторону. Бранчевский чуть не упал. В ту же минуту женщина с ребенком выскочила из-за одного дерева и кинулась под ноги лошади. Бранчевский вздрогнул и, сдержав лошадь, строго спросил:

— Что такое?

— Защитите сироту! — завопила женщина и подняла кверху ребенка, который захныкал и спрятал лицо свое на плечо ее.

— От кого защитить? — мрачно спросил Бранчевский.

— Матрена заела меня и сироту моего. Защитите, батюшка!..

И женщина снова упала в ноги ему и зарыдала.

— Встань! — повелительно сказал Бранчевский и, обернувшись, крикнул: — Эй!

Стремянный подскакал.

— Возьми сына у Натальи и отвези домой, да осторожней! потом воротись ко мне. А ты, — продолжал он, обращаясь к Наталье, — иди домой, я все разузнаю.

И он рысью, поехал по опушке леса. Наталья отерла слезы, нежно поцеловала сына и подала его стремянному.

— Митя, голубчик, не урони его!

— Небось! — отвечал стремянный, усаживая ребенка на седло. — Ну, что? — прибавил он таинственно: — Сердился?

— Кажись, нет; я, говорит, разузнаю.

— Ведь я тебе говорил, давно бы так!

И стремянный шажком поехал домой, а Наталья бежала за ним и переговаривалась, пересмеивалась с своим сыном, который гордо поглядывал на мать, держась своими маленькими руками за поводья лошади.

Толпа охотников встретила их.

— Что, брат Митрей, зайца, что ли, затравили вы? — спросил один.

— Нет, братцы, старую ворону Матрену доехали! — отвечал стремянный и приподнял ребенка над головой.

В толпе раздался хохот.

Воротясь с охоты, Бранчевский потребовал к себе управляющего и дал приказ ежемесячно выдавать харчи и одежду вдове и сыну дворецкого Антона. На другое утро он пожелал видеть сына Натальи. Мальчик был красивый и умный, мать умыла его, одела и, перекрестив, пустила в барские покои. Бранчевский поласкал его и дал ему синюю ассигнацию.

Матрена чуть не умерла с досады.

— Что это за вольность такая… беспокоить его милость! — говорила она в негодовании. — Точно с барским дитятей нянчится! погоди ты у меня, уж обрежут тебе крылья!

Матрена каждый вечер имела доступ к Бранчевской. В один из таких вечеров она подобострастно стояла в спальной у кровати своей барыни, лежавшей уже в ночном костюме, и тараторила:

— Вчуже сердце перевертывается, что это за народ такой стал нынче наш брат! И то не хорошо, и то неладно! Фу ты, господи! рожна, что ли, вам? — в негодовании сказала Матрена; глаза ее туманились, и она продолжала слезливым голосом: — Лебедушка вы моя, раскрасавица, мое дитятко, ведь я все вижу, ведь я плачу, плачу, да что станешь делать? Я вам скажу, моя барыня-сударыня, что ей ровного нет, вот как высоко нос дерет; и виданное ли дело — холопское дитя в горницу пускать! Вчера, — прибавила, Матрена, наклонясь ближе к кровати и понизив голос, — вчера опять изволили дать красную.

Бранчевская быстро приподнялась, поправила подушку и снова легла.

Долго шли рассказы и расспросы; Матрена как соловей заливалась. Наконец Бранчевская начала зевать, тогда Матрена стала на колени и жалобно пропищала:

— Матушка, родная моя!

— Что тебе? — спросила барыня.

— Позвольте моему племяннику жениться на Оксютке, родимая!

И Матрена стукнулась лбом об пол.

— Нет, нет! я уж раз сказала, что из девичьей не позволю, — грозно отвечала Бранчевская.

Матрена поднялась, тяжело вздохнула и раболепно сложила руки.

— Иди!

Матрена перекрестила свою госпожу на воздух и на цыпочках вышла из спальни.

Сын Натальи все чаще и чаще был призываем в комнаты. Бранчевский шутил с ним и даже ласкал его; в комнатах звали ребенка Борей, а в людских Борькой. Вдруг стали пропадать вещи из комнат; Бранчевская подняла шум и требовала удаления Борьки; но Бранчевский возразил, что ребенок слишком еще мал для воровства. Однажды со стола исчезли карманные часы, Бранчевская сделала обыск всей дворне. Матрена стонала и охала, что дожила до такого сраму; притащила свой сундук и высыпала все свое тряпье у барских окон, приговаривая: пусть увидят, что у меня крохи нет барского!