Николай Некрасов - Том 10. Мертвое озеро

— Ай! — воскликнула Лёна.

Тавровский в эту минуту чокнулся с Юлией.

— Ну, вот подымет нос! — заметила с грустью Мавруша.

— А вот подошел к нашей франтихе… дура, да отвечай! — с сердцем шептала Лёна.

— Сестрица, смотри-ка, наш-то как надоедает ему.

— Его бы спать положили… Право, никто из них не умеет с вельможами говорить, — наконец проглотив, сказала Настя.

Остроухов, точно, ходил за Тавровским и что-то ему бормотал. Наконец Тавровский сказал ему:

— Господин Остроухов, право, мне некогда!

— Нельзя, важное дело! я должен, я обязан! она…

— Позвольте вам заметить, что здесь не место и не время вести серьезные разговоры. Я хозяин и не могу исключительно принадлежать одному вам.

— Павел Сергеич! — умоляющим голосом воскликнул Остроухов, тоскливо глядя вслед Тавровскому, который, еще несколько времени поболтав с актерами и актрисами, ушел в свою спальню отдохнуть от дневных хлопот. Он только что хотел раздеваться, как услышал шум в соседней комнате. Раскрыв дверь, он увидел Остроухова, который чуть не боролся с его камердинером. Увидав Тавровского, он с радостью воскликнул:

— А-а-а! Павел Сергеич! прикажите вашему лакею быть повежливее с человеком, носившим за несколько часов тому назад такое историческое имя и перед которым…

И Остроухов почти силою вошел в спальню; остановись и покачиваясь, он стал потирать лоб, как бы приводя в порядок мысли.

Тавровский с жалостью глядел на Остроухова, который, подняв голову и осмотрясь кругом, сказал:

— Ну, здесь могу я говорить о ней.

Тавровский затворил дверь.

— Вы, говорят, женитесь?

— Кто вам это сказал? — сердито спросил Тавровский.

— Все, решительно все говорят об этом.

— И решительно все ошибаются! — утвердительно отвечал Тавровский.

Остроухов, покачавшись, сказал растроганным голосом:

— Павел Сергеич! удостойте вашей откровенностью кочующего актера. Верьте, он свято сохранит…

— Скажите мне, пожалуйста, наконец, чего хотите вы от меня? — выходя из терпения, спросил Тавровский.

— Чего я хочу? — отрывисто отвечал Остроухов.

— Ну да, что вам угодно?

— Знает ли она, что вы женитесь?

Тавровский пожал плечами.

— Она знает, или вы скрываете, а? За что вы хотите…

— Вы говорите вздор! Замолчите: мне это надоело! — сердито воскликнул Тавровский.

Остроухов вздрогнул, выпрямился, и опухшие глаза его устремились на лицо Тавровского, которому он глухо сказал:

— Ну что же, прикажите своим лакеям вытолкнуть меня. Я актер: вы даже не согласитесь выйти на дуэль со мной; я погибший человек, — а как легко презирать таких людей.

— Вы слишком дурного мнения обо мне, — устыдясь своего гнева, отвечал Тавровский.

— Мое мнение?! да мое мнение что такое для всех, — тем более для того, кто нанял меня сегодня, чтоб я его забавлял?

— Перестаньте, пожалуйста!

— Нет, оставьте меня, я всё скажу; я поклялся быть защитником ее. Я…

И Остроухов остановился, весь задрожал и сквозь зубы продолжал:

— Не улыбайтесь, не улыбайтесь! Каков бы я ни был, я еще могу разгадать людей и их взгляды. Да, я требую от вас одного слова… Знает ли она, что вы…

Лицо Остроухова всё пылало, и он задыхался.

Тавровский гордо сказал:

— Вы слишком во зло употребляете мою деликатность! Прошу вас выйти вон.

Остроухов хотел поклониться, попятился назад и упал в кресло. Он уперся руками в свои раздвинутые колени и, понурив голову, тихо заплакал, повторяя несвязно:

— Бедная, бедная женщина!

Тавровский, позвонив, велел подать воды плакавшему Остроухову; но камердинер принес вина.

— Я тебе велел подать воды? — сердито сказал Тавровский.

— Это-с для них лучше! — отвечал камердинер и, наливая стакан вина, продолжал: — Выпейте-ка!

Тавровский вышел из спальни.

— Пей; ну, чокнемся! — говорил камердинер, поднося вино Остроухову.

Старик осушил стакан и, упав на грудь камердинеру, повторял писклявым голосом:

— Бедная, бедная женщина!

— Ну что болтать! выпьем-ка за здоровье кого любим! — отвечал камердинер, освободясь из объятий Остроухова.

Через четверть часа камердинер тихонько вел из комнаты Остроухова, облокотившегося на его плечо и декламирующего стихи из «Эдипа»:

Дня три еще все гости оставались в имении Тавровского; волтижированье, фейерверки, танцы и спектакли продолжались. Посреди этих развлечений Люба не обратила внимания, что Стеши более не видать. Когда же стала она собираться домой, Стеши нигде не нашли. Люба надеялась найти ее дома и очень удивилась, узнав, что и там ее не было. Рассказав всё брату бежавшей, который тотчас отправился искать сестру, Люба была уверена, что он приведет ее домой. Но цыган возвратился один и необыкновенно печальный. На все вопросы Любы он отвечал: «Ты ее больше никогда не увидишь». Но где она и как и чем она будет жить, цыган не говорил. Люба предлагала свои ценные вещи и деньги, какие у ней были, чтоб он отдал своей сестре. «Ей и так хорошо!» — отказавшись, говорил цыган. Бегство Стеши произвело на Любу неприятное впечатление. Хоть и мало были ей знакомы нужда, люди и свет, но всё-таки ее пугала мысль, как Стеша будет жить без родных, без денег, не зная никакой работы. Люба боялась, не она ли причиной. Исключая ее и брата бежавшей, все думали, что Стеша погибла в озере.

Через несколько дней после бегства Стеши Люба с испугом заметила незнакомое лицо, глядевшее на нее через решетку сада. Что-то страдальческое было во всей фигуре старика, стоявшего у решетки. Черный старомодный, изношенный фрак, коротенькие брюки, явно не на него сшитые, запыленные сапоги, белый галстук, круглая старая шляпа — весь туалет старика изобличал человека нуждающегося. Усталое лицо, всклокоченные волоса и давно небритая борода заставили Любу предположить, что он желает какой-нибудь помощи. Люба подошла к решетке и, просунув руку свою, сказала ласково:

— Возьмите, пожалуйста.

— Что это? — попятясь назад, пробормотал старик, глядя с удивлением на деньги в руке Любы, которая очень сконфузилась и сказала:

— Что же вам угодно? вы ищете кого-нибудь?

— Не беспокойтесь; я скоро уйду; я вот только отдохну.

И старик, кряхтя, хотел сесть на карниз решетки.

— Войдите, войдите сюда! — сказала Люба, обежав сад, выглядывая в калитку и маня старика.

Старик подошел к ней и, поклонясь, сказал:

— Благодарю-с; я, знаете, пришел узнать, то есть я желал бы…

И старик остановился. Он видимо был смущен; припухшие его веки то приподнимались, то опускались; он смотрел как-то странно на Любу, которая хотела идти; он остановил ее вопросом:

— Вы знаете вашего соседа Тавровского?