Николай Лесков - Антука

- Второзаконие! Черт бы тебя взял со всею твоею раввинскою ученостью, закричал на него Гонорат и досказал, что пустынник, пригвоздивший его шилом к притолке, оказался не кто иной, как бывший ксендз Флориан.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

- Вы, может быть, ошиблись, капитан?

- Я не мог ошибиться, Мориц! Да и, наконец, ведь мы объяснились.

- Объяснились?

- Как же! Когда он ушпилил меня шилом к притолке... ведь это было так больно, что я закричал во всю мочь и никуда не мог тронуться... А он - чтоб ему околеть - стал передо мною, снял с себя белый парик, подпер руки в бока и спрашивает:

- Узнаешь ли ты меня, наконец, противная собака в австрийском ожерелке? Ты, негодяй, пришел сюда, чтобы за мною шпионить, а я тебя сейчас и разгадал; и вот за это ты простоишь здесь приколотый к притолке до тех пор, пока издохнешь голодной смертью, а я уйду в такое место, где меня другая такая собака, как ты, не отыщет.

И с этим он достал из-под пола кису с деньгами, показал мне шиш и ушел, а меня запер.

- Вот так гемютлих! - воскликнул Мориц.

- Да! И представь себе, друг мой Мориц, что ведь я, действительно, так и стоял приколоченный целые сутки. Что это была за мука! Я тебе и сказать не могу. От боли я не мог вынуть шила. А ухо!.. Описать нельзя, что сделалось с моим ухом... Оно у меня пухло, как пирог на опаре, а при этом шла ужасная стрельба во всей голове и ко всему этому сесть невозможно. Я, Мориц, молился, жарко молился... и как я плакал!..

В этом месте рассказа в голосе Гонората задрожали слезы, и он торопливо вытащил из кармана платок и закрыл свое лицо.

Целестин посмотрел на него через очки и прошипел:

- Мерзавец!

Через минуту Гонорат продолжал:

- Я думал, что я непременно там и умру голодною смертью; но Бог бывает добр ко всем, Мориц! Он и надо мною смиловался, вероятно за то, что никогда не рассуждал на ученый манер, а всегда во все верил как добрый католик. На другой день пришли к домику благочестивые люди, чтобы просить у Флориана благословения. Они стали стучать. Вообрази, как я обрадовался! Но я не мог им отпереть. Я спас себя только тем, что стал петь потихоньку "Под твою милость прибегаем". И хорошо, что я мог это петь так жалостно, что благочестивые люди не могли разобрать моего голоса и подумали, что это поет сам Флориан. И Бог милосердный так сделал, что мой голос издали был совсем как Флорианов голос, и благочестивые люди подумали, что это Флориан кончается, и отбили запертую дверь. О, какое это было благополучие! Они сняли меня с шила и начали меня бить палками, подозревая, что я разбойник и был с товарищами, которые убили или увели в плен Флориана. Я их упросил, чтобы меня отвели к комиссару. Комиссар отправил меня в Вену. В Вене хотели мне ухо отрезать, но, к счастью, отлично вылечили не резавши - только вот эта дырка от шила осталась.

Гонорат показал на свою бирюзовую заклепку и, вздохнув, добавил:

- И вот только с тех пор мне легче вспомнить и про Якуба, и про паныча Гершку, потому что не одни они, а и я тоже пострадал от отца Флориана.

- Только вы несколько меньше, а они больше, - заметил Мориц.

- Это правда; но знаешь, ведь тут много зависит от того, как смотреть на дело.

- Конечно, ксендз Флориан сначала сделал из вашей милости препоганого палача, а потом преогромного дурака; но, однако, как ни смотри, вы все-таки живы.

- Да, я жив... это правда.

- И едите курку с маслом.

- Ем... иногда... А тебе завидно?

- И служите австрийским жандармом, - подсказал Целестин.

- Да, и служу австрийским жандармом... А все-таки вы мою душу не знаете и не можете судить: лучше мне или не лучше, чем Якубу и Гершке.

- Нет, лучше, лучше! - заметался реби Фола.

- Ты почему знаешь?

- По Писанию, - отвечал реби Фола, и, подняв перед собою в левой руке сухарь, он точно читал с ним под указку слова из Кагелота: "Псу живому лучше, чем льву умершему".

Мориц и Целестин расхохотались. Реби Фола не понимал в чем дело и уверял, что у Кагелота, действительно, так написано: "Псу живому лучше, чем льву умершему".

Гонорат встал, вздохнул, поглядел на свои часы и проговорил ко всем безразлично:

- Все вы - бесчувственные животные, и я еще не теряю надежды, что когда-нибудь мне придется вас повесить.

- В чей же бенефис, пан капитан, вы нас хотите повесить? - спросил Мориц.

- А это для меня безразлично, пан трактирщик, - отвечал шаловливо Гонорат и, вскинув на локоть свой карабин, он никому не кивнул головою и пошел встречать подходивший срочный поезд.

С этим поездом прибыл и тот деловой человек, которого я ожидал. Мы скоро переговорили все, что надо было по делу, а потом я ему рассказал и о том, что слышал в корчме, и спрашиваю его: "неужто всему этому можно верить?" Он же мне отвечает:

- А черт их разберет! Да и зачем это нужно им верить или не верить?

- Чтобы уяснить себе: коего духа эти люди?

- Ну, вот пустяки!

- Как! Дух - пустяки?

- Да, разумеется, пустяки. Где теперь духа искать! Смотрите, пожалуйста, где хотите - на всех людских лицах ничего ясного не стало видно. Все какие-то тусклые шершаки, точно волки травленые: шерсть клоками, морды скаленые, глаза спаленые, уши дерганые, хвосты терханые, гачи рваные, а бока драные - только всего и целого остается, что зубы смоленые, да первая родимая шкура не выворочена. А вы в этаких-то отрепках хотите разыскивать признаки целостного духа! Травленый волк об какую землю ударится, там чем надо, тем он и скинется.

- Однако, что же хорошего, если это у вас так и в Цислейтании и в Транслейтании.

- Да везде это теперь так, где вам угодно, - не только у нас в Цислейтании и в Транслейтании, а и во Франции, и в Италии, и так далее: травленый волк везде одной породы; он об какую землю ударится - там чем ему надо, тем он и скинется.

- А к чему же это, по-вашему, сведется?

- Да сведется к такому прелюбопытному положению, что никто, наконец, не будет знать, с кем он дело имеет.

Примечания

Впервые - "Книжки Недели", 1888, Л 10.

Стр. 329. "... наш век и современный человек". - Слова из романа А. С. Пушкина "Евгений Онегин" (гл. VII, строфа XXII).

...слово Льва Толстого "..." - Образуется - раздумчивое, успокаивающее выражение старого слуги Матвея (ч. I, гл. II) из романа Л. Н. Толстого "Анна Каренина".

Стр. 332. ...в стиле Фридриха II. - Возможно, речь идет о характерной моде времени этого монарха (1744 - 1797): пиджак, обтягивающий плечи, с широкими обшлагами на рукавах и с широкими, в складках, полами.

Стр. 333. "Бонжур мосье! Мете ву плас!" - (Искаж. франц.) Здравствуйте, господин! Усаживайтесь!

"Коман са ва? Ке дезире ву?" (франц.) - Как поживаете? Что желаете?

"Асее ву. Нузавон кельке шоз а вотр сервиз" (франц.). - Садитесь. У нас есть кое-что для вас.

Стр. 334. Бисмарк - Отто Бисмарк (1815 - 1898) - известный германский

Полендвица - филейная вырезка.