Николай Лесков - Обойденные

Выпущенная по красному зверю Аксинья Тимофеевна шла верхним чутьем и работала как нельзя лучше; заложенная шуба тоже служила Юлии не хуже, как Кречинскому его бычок, и тепло прогревала бесхитростное сердце Долинского. Юлия Азовцова, обозрев поле сражения и сообразив силу своей тактики и орудий с шаткой позицией атакованного неприятеля, совершенно успокоились. Теперь она не сомневалась, что, как по нотам, разыграет всю свою хитро скомпонованную пьесу.

"Нашла дурака",- думала матроска и молчала, выжидая, что из всего этого отродится.

- Этот агнец кроткий в стаде козьем,- шептала Долинскому Аксинья Тимофеевна, указывая при всяком удобном случае на печальную Юлию.

- И нет достойной души, которая исторгла бы этого ангела,- говорила она в другой раз.- Подлые все нынче люди стали, интересаны.

Пятого декабря (многими замечено, что это - день особенных несчастий) вечерком Долинский завернул к Азовцовым. Матроски и Викторинушки не было дома, они пошли ко всенощной, одна Юлия ходила по зале, прихотливо освещенной красным огнем разгоревшихся в печи дров.

- Что вы это... хандрите, кажется? - спросил ее, садясь против печки, Долинский.

- Нет, Нестор Игнатьевич... некогда мне хандрить; у меня настоящего горя...

Юлочка прервала речь проглоченною слезою.

- Что с вами такое? - спросил Долинский.

Юлия села на диван и закрыла платком лицо. Плечи и грудь ее подергивались, и было слышно, как она силится удержать рыдания.

- Да что с вами? Что у вас за горе такое? - добивался Долинский.

Раздались рыдания менее сдержанные.

- Не подать ли вам воды?

- Д... д... да... й... те,- судорожно захлебываясь, произнесла Юлочка.

Долинский пошел в другую комнату и вернулся со свечою и стаканом воды.

- Погасите, пожалуйста, свечу, не могу смотреть,- простонала Юлия, не отнимая платка.

Долинский дунул, и картина осталась опять при одном красном, фантастическом полусвете.

- А, а, ах! - вырвалось из груди Юлии, когда она отпила полстакана и откинулась с закрытыми глазами на спинку дивана.

- Вы успокойтесь,- проронил Долинский.

- Могила меня одна успокоит, Нестор Игнатьич.

- Зачем все представлять себе в таком печальном свете?

Юлия плакала тихо.

- Полжизни, кажется, дала бы,- говорила она тихо и не спеша,- чтоб только хоть год один, хоть полгода... чтоб только уйти отсюда, хоть в омут какой-нибудь

- Ну, что же, подождите, мы поищем вам места. О чем же так плакать?

- Никуда меня, Нестор Игнатьич, не пустят: нечего об этом говорить,-произнесла, сделав горькую гримасу, Юлия и, хлебнув глоток воды, опять откинулась на спинку дивана.

- Отчего же не пустят?

Юлия истерически засмеялась и опять поспешно проглотила воды.

- От любви... от нежной любви... к... к... арендной статье,- произнесла она, прерывая свои слова порывами к истерическому смеху, и, выговорив последнее слово, захохотала.

Долинский сорвался с места и бросился к дверям в столовую.

- Ос... остань... останьтесь! - торопливо процедила, заикаясь, Юлия.-Это так... нич... ничего. Позвольте мне еще воды.

Долинский принес из столовой другой стакан; Юлия выпила его залпом и приняла свое положение.

Минут десять длилась пауза. Долинский тихо ходил по комнате, Юлия лежала.

- Боже мой! Боже мой! - шептала она,- хоть бы...

- Чего вам так хочется? - спросил, остановившись перед ней, Долинский.

- Хоть бы булочник какой женился на мне,- закончила Юлия.

- Какие вы нынче странности, Юлия Петровна, говорите!

- Что ж тут, Нестор Игнатьич, странного? Я очень хорошо знаю, что на мне ни один порядочный человек не может жениться, а другого выхода мне нет... решительно нет! - отвечала Юлия с сильным напряжением в голосе.

- Отчего же нет? И отчего, наконец, порядочный человек на вас не женится?

- Отчего? Гм! Оттого, Нестор Игнатьич, что я нищая. Мало нищая, я побирашка, христорадница, лгунья; понимаете - лгунья, презренная, гадкая лгунья. Вы знаете, в чем прошла моя жизнь? - в лганье, в нищебродстве, в вымаливаньи. Вы не сумеете так поцеловать своей невесты, как я могу перецеловать руки всех откупщиков... пусть только дают хоть по... пяти целковых.

- О, господи! Что это вы на себя за небылицы возводите,- говорил сильно смущаясь Долинский.

- Что это вас так удивляет! Это мой честный труд; меня этому только учили; меня этому теперь учат. Ведь я же дочь! Жизнью обязана; помилуйте!

Вышла опять пауза. Долинский молча ходил, что-то соображая и обдумывая.

- Теперь пилить меня замужеством! - начала как бы сама с собою полушепотом Юлия.- Ну, скажите, ну, за кого я пойду? Ну, я пойду! Ну, давайте этого дурака: пусть хоть сейчас женится.

- Опять!

- Да что же такое! Я говорю правду.

- Хороший и умный человек,- начала Юлочка,- когда узнает нас, за сто верст обежит. Ведь мы ложь, мы, Нестор Игнатьич, самая воплощенная ложь! говорила она, трепеща и приподнимаясь с дивана.- Ведь у нас в доме все лжет, на каждом шагу лжет. Мать моя лжет, я лгу, Викторина лжет, все лжет... мебель лжет. Вон, видите это кресло, ведь оно также лжет, Нестор Игнатьич! Вы, может быть, думаете, шелки или бархаты там какие закрыты этим чехлом, а выйдет, что дерюга. О, боже мой, да я решительно не знаю, право... Я даже удивляюсь, неужто мы вам еще не гадки?

Долинский постоял с секунду и, ничего не ответив, снова заходил по комнате. Юлинька встала, вышла и через несколько минут возвратилась со свечой и книгой.

- Темно совсем; я думаю, скоро должны придти ото всенощной,-проговорила она и стала листать книжку, с очевидным желанием скрыть от матери и сестры свою горячую сцену и придать картине самый спокойный характер.

Она перевернула несколько листков и с болезненным усилием даже рассмеялась.

- Послушайте, Нестор Игнатьич, ведь это забавно

Вообрази: я здесь одна,

Меня никто не понимает;

Рассудок мой изнемогает,

И молча гибнуть я должна.

- Нет, это не забавно,- отвечал Долинский, остановившись перед Юлинькой.

- Вам жаль меня?

- Мне прискорбна ваша доля.

- Дайте же мне вашу руку,- попросила Юлинька, и на глазах ее замигали настоящие, искренние, художественные слезы.

Долинский подал свою руку.

- И мне жаль вас, Нестор Игнатьич. Человеку с вашим сердцем плохо жить на этом гадком свете.

Юлочка быстро выпустила его руку и тихо заплакала.

- Я и не желаю жить очень хорошо.

- Да, вы святой человек! Я никогда не забуду, сколько вы мне сделали добра.

- Ничего ровно.

- Не говорите мне этого, Нестор Игнатьич. Зачем это говорить! Узнавши вас, я только и поняла все... все хорошее и дурное, свет и тени, вашу чистоту, и... все собственное ничтожество...

- Полноте, бога ради!

- И полюбила вас... не как друга, не как брата, а... (Долинский совершенно смутился).- Юлинька быстро схватила его снова за руку, еще сильнее сжала ее в своих руках и со слезами в голосе договорила,- а как моего нравственного спасителя и теперь еще, может быть, в последний раз, ищу у вас, Нестор Игнатьич, спасения.