Николай Лесков - Обойденные

- Немножко?

Доктор протянул ей руку и, не отвечая на вопрос, сказал:

- Так до свидания, m-lle Dorothee!

Даша удержала его руку и опять спросила его:

- Так немножко?

- Что немножко?

- Поживу-то?

- Поживете, поживете,- отвечал доктор, чтобы что-нибудь отвечать.

- Ну, а не хотите сказать правды, так и бог с вами,- сказала Даша.-Заезжайте ж хоть проститься.

- Непременно.

- То-то; а то ведь, пожалуй, уж не увидимся до радостного утра.

Доктор ушел, а Даша позвала сестру, попеняла ей за нерешительность и объявила, что она с большим удовольствием готова ехать в Италию.

Поездка была отложена до первого дня, когда доктор найдет Дашу способной выдержать дорогу. Из аптеки ей приносили всякий день укрепляющие лекарства, а Анна Михайловна, собирая ее белье, платье, все осматривала, поправляла и укладывала в особый ящик.

- Золотая ты моя! Точно она меня замуж снаряжает,- говорила, глядя на сестру, Даша.

Дарья Михайловна обмогалась. Хотя она еще не выходила из своей комнаты, но доктор надеялся, что она на днях же будет в состоянии выехать за границу. Вечером в тот день, когда доктор высказал свое мнение, Анна Михайловна сидела у конца письменного стола в комнате Нестора Игнатьевича. Она сводила счеты и беспрестанно над ними задумывалась. Денег было мало. Дашина болезнь и зашедшие во время этой болезни беспорядки серьезно расстроили дела Анны Михайловны, державшиеся только ее неусыпными заботами и бережливостью.

- Ну, что? - спросил Долинский, видя, что рука Анны Михайловны провела черту и подписала итог.

- Плохо,- улыбаясь, ответила Анна Михайловна.

- Сколько же?

- Всего в сборе около тысячи рублей, около двух тысяч в долгах; тех теперь и думать нечего собрать. Из тысячи, четыреста сейчас надо отдать, рублей триста надо здесь на месяц...

В это время за дверью кто-то запел медведя, как поют его маленькие дети, когда они думают кого-нибудь испугать:

Я скрипу-скрипу медведь,

Я на липовой ноге,

В сафьяном сапоге.

- Кто бы это? - сказали в один голос оба, и Долинский пошел к двери.

Не успел он взяться за ручку, как дверь сама отворилась и ему предстала Дорушка, в белом пеньюаре и в больших теплых вязаных сапогах. В одной руке она держала свечку, а другою опиралась на палочку.

- Дарья Михайловна, что вы это делаете? - вскрикнул Нестор Игнатьевич.-Ведь вам еще не позволено выходить.

- Молчите, молчите,- запыхавшись и грозя пальчиком, отвечала Даша.-После будете рассуждать, а теперь давайте-ка мне поскорее кресло. Да не туда, а вон к камину. Ну, вот так. Теперь подбросьте побольше угля и оденьте меня чем-нибудь теплым - я все зябну.

Нестор Игнатьевич поставил Даше под ноги скамейку, набросал в камин из корзины нового кокса, а Анна Михайловна взяла с дивана беличий халат Долинского и одела им больную.

- Ишь, какой он нежоха! Какой у него халатик мягенький,- говорила Даша, проводя ручкой по нежному беличьему меху.- И как тут все хорошо! И в мастерской так хорошо, и везде... везде будто как все новое стало. Как я вылежалась-то, боже мой, руки-то, руки-то, посмотрите, Нестор Игнатьич? Видите? - спросила она, поставив свои ладони против камина.- Насквозь светятся.

- Поправитесь, Дорушка,- сказал Долинский.

- А?

- Поправитесь, я говорю.

Даша глубоко вздохнула и проговорила:

- Да, поправлюсь.

- Чего ты на меня так смотришь? - спросила она сестру, которая забылась и не умела скрыть всего страдания, отразившегося в ее глазах, устремленных на угасающую Дашу.- Не смотри так, пожалуйста, Аня, это мне неприятно.

- Я так, Даша, задумалась.

- О чем тебе думать?

- Так, о делах. Вышла маленькая пауза.

- Сколько я в нынешнем году заработала? - проговорила Даша, глядя на огонь.- Рублей двадцать?

- Что это тебе вздумалось, Даша?

- А на леченье мое, я думаю, бог знает сколько вышло?

- Да я не считала, Даша, и что это тебе приходит в голову.

- Нет, ничего, я так это.

- Даша, Даша, как тебе не грешно, за что ты меня обижаешь? Неужто ты думаешь, что мне жаль для тебя денег?

- Кто ж думает, что тебе жаль? Я только думаю, есть ли у тебя чего жалеть, покажите-ка мне, что вы считали?

Анна Михайловна подала Даше исписанную карандашом бумажку.

- Что ж это значит, денег почти что нет! - сказала Даша, положив счет на колени.

- Есть около четырехсот на поездку,- отвечала Анна Михайловна.

- Около семисот, потому что у меня есть триста.

- Вам же надо высылать их? Долинский поморщился и отвечал:

- Нет, не надо.

- Как же не надо, когда надо?

- Надо высылать еще через пять месяцев.

- Куда ему высылать нужно? - спросила Даша, смотря в камин прищуренными глазками.

Ей никто не отвечал. Нестор Игнатьевич стоял у печи, заложив назад руки, а сестра разглаживала ногтем какую-то ни к чему не годную бумажку.

- А, это пенсион за беспорочную службу той барыне, которая все любит очень, а деньги больше всего,- сказала, подумав, Дора,- хоть бы перед смертью посмотреть на эту особу; полтинник бы, кажется, при всей нынешней бедности заплатила.

- Дорушка,- вполголоса проговорила Анна Михайловна.

- Что ты?

Анна Михайловна качнула головой, показала глазами на Долинского. Долинский слышал слово от слова все, что сказала Даша насчет его жены, и сердце его не сжалось той мучительной болью, которой оно сжималось прежде, при каждом касающемся ее слове. Теперь при этом разговоре он оставался совершенно покойным.

- А вы вот о чем, Дорушка, поговорите лучше, - сказал он,- кому с вами ехать?

- В самом деле, мы все толкуем обо всем, а не решим, кому с тобой ехать, Даша.

- Ведь паспорты нужно взять,- заметил Нестор Игнатьевич.

- Киньте жребий, кому выпадет это счастье,- шутила Дора.- Тебе, сестра, будет очень трудно уехать. Alexandrine твоя, что называется, пустельга чистая. Тебе положиться не на кого. Все тут без тебя в разор пойдет. Помнишь, как тогда, когда мы были в Париже. Так тогда всего на каких-нибудь три месяца уезжали и в глухую пору, а теперь... Нет, тебе никак нельзя ехать со мной.

- Да это что! Пусть идет как пойдет.

- За эту готовность целую твою ручку, только ведь и там без денег макарон не дадут, а денег без тебя брать неоткуда.

Все задумались.

- Верно уж съездите вы с нею,- сказала Анна Михайловна, обращаясь к Долинскому.

- Вы знаете, что я никогда не думал отказываться от услуг Дорушке.

- Поедемте, мой милый! - сказала Даша, обернув к нему свое милое личико и протянув руку.

Долинский скоро подошел к креслу больной, поцеловал ее руку и отвечал:

- Поедемте, поедемте, Дорушка. Я только боюсь, сумею ли я вас успокоить!

- Вы не боитесь чахотки? - спросила Даша, едва удерживая своими длинными ресницами слезы, наполнившие ее глаза.

- Нет, не боюсь,- отвечал Долинский.

- Ну, так дайте, я вас поцелую.- Она взяла руками его голову и крепко поцеловала его в губы.