Виль Липатов - Сказание о директоре Прончатове

"Латвия" закричала трубно, первобытно; взбивая воду в мыльную пену, пароход ожесточенно работал колесами, от ватерлинии до труб окутанный паром, дрожал, но не двигался: держал его на месте толстый трос, уходящий "в темное, зеленое.

Директор Прончатов покусывал мундштук длинной папиросы, руки держал в карманах, ноги широко расставил. Гневная, изломанная морщина пересекла его лоб, когда по палубе парохода побежали, согнувшись, люди, громыхнув железом, провалились в машинное отделение. Шипел пар, стучали колеса, метался по берегу луч пароходного прожектора.

- "Латвия" - старая калоша! - сквозь зубы сказал Прончатов, хотя пароход год назад сошел со стапелей. - Старая калоша!

Словно могучий якорь, держал "Латвию" серебряный трос, на конце которого скрывался в далекой и загадочной темноте самый большой плот, который когда-либо проводил по сибирской реке буксир - двенадцать тысяч кубометров леса.

Невиданный, загадочный, долгожданный, скрывался в темноте плот.

На пароходе бежали уже в обратном направлении, выскочил из рубки маленький ростом капитан, что-то сделал на ходовом мостике, и "Латвия", утробно заворчав, вздрогнув, окончательно скрылась в густом серебряном паре. Надсадно, ожесточенно работала машина, тонкий комариный звук висел в воздухе, и инженер Прончатов поморщился от жалости к машине. "Давай, родная, давай!" - сердечно попросил он "Латвию", закрывая глаза. Прончатов ярко, словно наяву, видел гигантский плот - головку величиной с танцевальную площадку, пятисотметровую протяженность стонущих от нагрузки лежней, дощатый домик сплавщиков. Он видел, как, раскорячив ноги, почти лежа, ребята-сплавщики тянули грузы, опасно скользили по мокрому дереву.

- Сволочь! - выругался Прончатов, гневно глядя на пыльную в свете прожекторов реку. - Куда несет ее!

Майская Кеть действительно словно взбесилась: полноводная, в три раза шире обычного русла, река оголтелым стрежнем хватала пароход за днище, прилипала к бортам, словно мельничные колеса, пыталась вращать в обратном направлении пароходные плицы.

- Сволочь! Сволочь!

На "Латвии" колокольным перебором прогудели чьи-то шаги, пароход тонко, жалобно вскрикнул, и этот крик прозвучал как бы командой: пар рассеялся. Чистенькая, освещенная прожекторами "Латвия" словно выпрыгнула из ничего, показалась высокой, торжественно длинной, неожиданно похожая на город, лежащий в огнях под крылом самолета.

- Пошла! - шепнул директор Прончатов. "Латвия" отрывала от днища жадные лапы стрежня, вырывала из темени плот, схваченный течением двух рек - Кети и старицы Оби, которые сбивались возле крутого татарского берега. И вот что-то зазвучало торжественно, что-то благодатное со стеклянным звуком разрушилось и увиделось, что пароход медленно движется- наплывала вздыбленная рубка, проявлялись в цвете спасательные круги. Метр за метром проделывала "Латвия", и вдруг, как при появлении негатива, за кормой парохода в ярком свете прожекторов взошло золотистое полукружье плота, обрамленное серебряной полоской троса.

- Молодец, старая калоша!

Директор Прончатов вынул руки из карманов, достал пачку "Казбека", выбрав папиросу, обернулся к человеку, который тихонько стоял за спиной. Прончатов попросил прикурить, а когда спичка, вспыхнув, приблизилась, проговорил:

- Волнуешься, товарищ Огурцов? Руки дрожат!

- У тебя тоже! - насмешливо ответил главный механик. - Потому и попросил прикурить... У тебя зажигалка в кармане!

- Не знаю, не знаю... - туманно ответил Прончатов, снова поворачиваясь к "Латвии", которая уже приблизилась настолько, что читалось ее имя на спасательных кругах, различалось лицо человека маленького роста- капитана Валова.

"Латвия" приближалась: струился на серебряном буксире живой, широкий, нескончаемый плот, на головке которого стоял закованный с ног до головы в брезент бригадир сплавщиков Семка Безродный. Он сейчас отдыхал, так как через десять - пятнадцать минут ему предстояло зачалить плот за гигантские "мертвяки", спустить в узкую горловину запани. Около двенадцати тысяч тонн дерева, напряженного стрежнем, надо было остановить Семке Безродному, и он пока отдыхал, опершись на лом.

Двенадцатитысячетонный плот завели в гавань, закрепили; один за одним потухли прожектора, болиндер перестал позвякивать цепями; на землю окончательно опустилась дремучая, сырая ночь. Казалось, можно было достать рукой до кромки грязных облаков, проступивших в темноте, с реки потянуло холодом, неуютом. В каютах и на мостике "Латвии" тоже гасли огни; дверь в машинное отделение закрыли, и горячий отблеск топки уже не ложился на серый металл. "Латвия" медленно, лениво подходила к пирсу. Капитан Валов стоял на палубе, кутаясь в плащ, - маленький, сутулый, повязавший горло громоздким пуховым шарфом.

Директор Прончатов поежился, прикурив от собственной зажигалки шестую за час папиросу, пошел к обрезу пирса, где тускло горела", маленькая лампочка, однообразно покачиваясь, сидел закутанный в тулуп сторож. Прончатов молча остановился рядом, сунув руки в карманы, нахмурился, глядя, как "Латвия" притыкалась к пирсу. Сонный матрос закрепил на береговом кнехте чалку, не поздоровавшись с директором, лениво вернулся на пароход. Потом по металлической палубе прошли мягкие ревматические ноги, раздался простуженный кашель.

- Здравствуй, Олег Олегович! - сказал капитан Валов, сходя на пирс. Здравствуй, Олег!

Они пожали друг другу руки, поглядели друг другу в лицо, неторопливо, разом повернулись к западу, где гигантским изогнутым удавом в километровой запани засыпал плот. Было темно, сумрачно, но капитан и директор видели плот, и они смотрели на него и молчали в тишине. Слышалось, как тихо и скучно зевая прошел по палубе первый помощник капитана Валька Чирков, как в машинном отделении кочегар стучал лопатой.

- Третий час! -сказал капитан, не глядя на часы. - Хорошо, пожалуй, управились...

- Хорошо! - отозвался Прончатов и спросил: - Что Вятская?

- Обыкновенно!

Теперь они не глядели друг на друга, думали о своем; совсем маленьким казался капитан рядом с директором Прончатовым, и молчал он грустно, тихо, по-стариковски вяло, совсем не так, как директор Прончатов. Как бы навечно застыв, сидела на директорской голове шляпа, чеканные спускались с плеч складки плаща.

- Борис Зиновеевич! - сказал Прончатов. - Похоже на то, что ты выполнил навигационный план!

- Да, - сказал капитан. - Одним рейсом. Тебя надо благодарить, Олег. Не плот - мечта!

- Не стоит, - ответил Прончатов. - Я хорошо знаю Вятскую протоку, Борис.

Капитан вздохнул, подняв голову, заглянул директору в глаза.

- Олег! - сказал капитан. - Мне нравится Семен Безродный!

В сырой тишине раздавались три звука: плеск волны, легкое, освобожденное от нагрузки прожекторов и болиндера пыхтение электростанций и постукивание далеких тяжелых сапог. Это шли к пирсу сплавщики.