Виль Липатов - Сказание о директоре Прончатове

- Хочу вашего совета послушать, Никита Никитич.

Человек вы большого ума, жизненный опыт у вас громадный, посоветуйте, как поступить.

Говоря, Олег Олегович опять понемногу повертывался к Нехамову, боясь пропустить хоть малейший оттенок на лице старика, сдвинулся на табуретке по направлению к нему. Самое главное происходило сейчас, самое главное!

- Посоветуйте, как мне быть, Никита Никитич, - совсем тихо продолжал Олег Олегович. - Если назначат директором Цветкова, ехать в район встречать его или дождаться в Тагаре?

Он сказал это и затаил дыхание. Волнуясь, он заметил, как Нехамов удивленно двинул бровью, как нервно дернулось веко и превратились в ниточку синеватые губы. Потом старик думающе пожевал губами, хмыкнув протяжно, еще раз оценивающе оглядел Прончатова. "Ну, что ты есть за человек?" - опросили мудрые глаза Нехамова.

- Не надо ехать в район! - спокойно сказал старик. - Чего тебе в район переться, Олег Олегович, когда про директора бабка еще надвое гадала. Может, он пойдет в директора, а может, не он! Кто знает, кто знает...

Прончатов слышал весь Тагар, лежащий за окном. В эту секунду у него слух так обострился, что он улавливал, как растет трава в палисаднике, слышал нервное биение шпалозавода, гул механических мастерских, буйное движение рейда, где сновали катера и пароходы. Весь тагарский мир - видимый и невидимый - бросился в Прончатова, заполнил его.

- Хорошо себя держишь! - покровительственно заметил Нехамов, пощипывая пальцами нижнюю губу. - Другой бы распетушился, а ты на меня глядишь с уважением, лицом своим владаешь...

Старик встал, выпрямился, приподняв повелительно брови, несколько раз прошелся по комнате; потрогал чуткими пальцами новый стол, поправил раздутую ветром занавеску. Потом Нехамов так тихо, что Прончатов едва расслышал, проговорил:

- Не за красивые глаза я веду с тобой разговор, Олег Олегович... Я с тобой потому мирно разговариваю, Прончатов, что я тебя с малолетства знаю. Местами ты мне нравишься, местами - нет, но я тебя признаю! Ты слышишь, я тебя признаю! - вдруг крикнул Нехамов дребезжащим дискантом. - Я тебя признал, товарищ Прончатов!

Старик сделал паузу, затем басом закричал на весь дом:

- Ей, Лизавета, Лизавета!

Когда жена Нехамова появилась на пороге, он ернически подбежал к ней, схватил за локоть, спросил въедливо:

- Ты чего же это, Лизавета, ты чего же! Гость в доме, а ты угощение не несешь, мед-пиво на стол не ставишь... Ой, боюсь я за тебя, Лизавета!

Нехамов кричал, грозил, хвастливо подскакивал перед женой, а она, как бы не обращая на старика внимания, повернулась к Прончатову, посмотрела на него теми самыми серыми глазами, которыми кичился в Тагаре весь нехамовский род. Глаза были большие и внимательные, на дне их хранилась вечная грустинка, и думалось, что вот такие глаза, наверное, и были у женщин тех казацких родов, которые, покинув теплую Европу, неторопливой поступью шли по чуждой монгольско-татарской Руси. Царственно глядела на Олега Олеговича старуха Нехамова, чуждая суетности, далекая от мелочного, житейского, церемонно, по-русски поклонилась ему:

- Изволь откушать, Олег Олегович. Я ради дорогого гостя стол в горенке накрыла.

III

Пьяный не пьяный, трезвый не трезвый, а веселый, распахнутый, как щедрый кошелек, выходил Олег Олегович из нехамовских чертогов. Гошка Чаусов, проходимец, хитрая бестия, завидев начальство, кинулся со всех ног, торопясь, открыл рот, чтобы спросить, куда держать путь-дорогу, но не успел - Прончатов так оглушительно хлопнул его ладонью по литому плечу, что Гошка присел и весь залоснился от радости.

- С захмеленьем вас, Олег Олегович! - с завистью пропел он. - Со счастливым воскресеньицем!

Ударила до твердой земле копытами тройка, захрипев, вздернул розовогубую морду коренник, пристяжные скакнули как бы в стороны, как бы из упряжки и - пошли плясать небо, земля, берега таежной реки Кети.

Опять тугой воздух ударил в прончатовское лицо, осенил глаза теплом, поддул под рубаху свежесть и пустоту. Восторг полета, радость бытия, счастье молодого, здорового тела... И, пролетая мимо дома плановика Полякова, будоража переулок громом и свистом, Олег Олегович призывно оглянулся, но женщины на крыльце поляковского дома не увидел. Пустым было крыльцо, и от этого с ним случилось полузабытое: почувствовал вдруг, как под сердцем остренько кольнуло. "Батюшки-светы! - удивился сам себе Прончатов. - Что же это делается, батюшки-светы!"

Тройка летела по крутому берегу Кети. Пронеслись мимо с воем, как мост под колесами курьерского поезда, пустые и зияющие сараи, громадой навалились шестиэтажные штабеля леса и теса, затем открылся зеленый, сквозной, точно облитый ранним холодом березняк; пахнуло прелью, земляникой, а уж потом скакнул выше головы густой кедрач.

- Стой, залетные!

Перед Прончатовым вальяжно разлеглась Кеть - река перед Обью невеликая, но по европейским масштабам широкая, могучая, глубоководная. И вместительной была она: сновали катера и лодки, разворачивая, причаливал под погрузку две большие металлические баржи буксирный пароход "Щетинкин", навстречу стрежню пробивался небольшой пассажирский пароход "Отважный", весельный паром пересекал реку сразу за "Отважным". Большое движение было на Кети.

- Встречать будешь в два часа! - сказал Прончатов.

Под яром стоял катер с цифрой "2" на борту. Оя имел один мотор, одна красная труба маячила над палубой, в новой части стояла только одна скамейка, и только один трап соединял "Двойку" с твердой землей. В два раза меньше и в два раза слабее была "Двойка" по сравнению с "Единицей" директорским катером, который стоял тут же, на причале.

Прекрасна была "Единица"! Если "Двойку" покрасили в желтое и темное, если у "Двойки" только труба была яркой, то "Единица" стояла под солнцем павлином: сама белая-белая, две трубы - голубые, корпус - кроваво-красный. В трюме у "Единички" два мотора по сто пятьдесят сил, в носовой надстройке две каюты - приемная и кабинет, в кормовой - коричневая спальная, зеленый линкрустовый туалет, желтая кухонька на четыре керосиновые конфорки. А как бежит "Единичка"! Как она бежит! Птица...

На этом месте повествования в судьбу Олега Прончатова активно вмешивается автор. Оставив главного инженера Тагарской сплавной конторы на берегу, он, автор, заглядывает в будущее товарища Прончатова. зная, что шестнадцатого июля 1965 года...

СКАЗ О БУДУЩЕМ

Шестнадцатого июля 1965 года в районной газете "Труженик Нарыма" появился фельетон Евг. Кетского (псевдоним Ивана Мурзина) "Кушать подано!".

Как полагается, в Тагарской сплавной конторе первой фельетон прочла секретарша Людмила Яковлевна. Так как дело происходило в половине девятого утра и директора Олега Олеговича Прончатова в конторе еще не было, она позволила тебе громко вскрикнуть от возмущения: