Николай Гоголь - Том 10. Письма 1820-1835

Вечно ваш Гоголь.

На обороте : Его высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину.

Я вчера был у Уварова. Ничего я не могу вам сказать утешительного для себя. Если бы я был хотя в таком состоянии, как вчера, я бы явился к вам. Но теперь я так зло захворал, что никуда не могу носа показать. Если вы будете в нашей стороне и станете проходить мимо Малой Морской, то будьте великодушны и загляните ко мне страдающему и телом и духом. Я имею вам кое-что сказать.

Вечно Ваш

Н. Гоголь.

На обороте : Его высокоблагородию Александру Сергеевичу Пушкину.

Милостивый Государь Константин Степанович!

Убедительно прошу Вас прислать особо отпечатаные для меня листки моих статей. Я очень болен и лежу дома, вчера однако ж отважился итти к Сергею Семеновичу по его приказанию. Он дал мне тему для статьи в журнал * , но ничего не узнал я о моей участи * . Представьте себе мое несчастие. Доктора мне говорят ехать теперь же. А между тем сижу здесь и лучшее для моего леченья время убиваю здесь и убиваю в тоске и досаде. Если бы я твердо был уверен, что не получу желаемого, я бы ехал теперь же на Кавказ с одним моим приятелем * , который даже обеспечивает меня на счет путевых издержек. Но Сергей Семенович говорит, чтобы я не отчаивался, что всё будет хорошо. А между тем время идет и я не знаю, что со мной будет; здоровье мое гроша не стоит.

От всей души желая, чтобы здоровье ваше не было похоже на мое, но красовал.<���ось> и процветало, остаюсь вечно ваш

признательный

Н. Гоголь.

На обороте : Его высокоблагородию Константину Степановичу Сербиновичу.

Извини меня: точно, я, кажется, давно не писал к тебе. У меня тоже большой хлам в голове. Благодарю тебя за лист песень, который ты называешь шестым и который, по моему счету, 4-й. О Введении * твоем ничего не могу сказать, потому что я не имею его и не знаю, отпечатано ли оно у тебя. Кстати: ты можешь прочесть в Журнале Просвещения * , 4-м номере, статью мою о малороссийских песнях; там же находится и кусок из Введения моего в историю Малороссии, впрочем, писанный мною очень давно.

Мои обстоятельства очень странны: С.<���ергей> С.<���еменович> дает мне экстраординарного профессора и деньги на подъем, но однако ж ничего этого не выпускает из рук и держит меня, не знаю для чего, здесь, тогда как мне нужно действовать и ехать. Между тем Б.<���радке> пишет ко мне, что не угодно ли мне взять кафедру русской истории, что сие де прилично занятиям моим, тогда как он сам обещал мне, бывши здесь [321], что всеобщая история не будет занята до самого моего приезда, хотя бы это было через год. А теперь, верно, ее отдали этому Цыху, которого принесло как нарочно. Право, странно они воображают, что различие предметов это такая маловажность и что, кто читал словесность, тому весьма легко преподавать математику или врачебную науку; как будто пирожник для того создан, чтобы тачать сапоги. Я с ума сойду, если мне дадут русскую историю. Если же они меня поводят далее и не отправят теперь же, то, признаюсь, я брошу всё и откланяюсь. Бог с ними со всеми. И тогда махну или на Кавказ, или в долы Грузии, потому что здоровье мое здесь еле держится. Ты знаешь Цыха? кто это Цых? кажется, Погодин его знает. Нельзя ли как-нибудь уговорить Цыха, чтобы он взял себе, или просил, или бы по крайней мере соглашался бы взять кафедру русской истории.

Ты извини меня, что я не толкую с тобою ничего о песнях. Право, душа не в спокойном состоянии. Перо в руках моих как деревянная колода, между тем как мысли мои состоят теперь из вихря. Когда увижусь с тобою, то об этой статье потолкуем вдоволь; потому что, как бы ни было, а всё-таки надеюсь быть в следующем месяце в Москве. Прощай, да пиши ко мне. В эти времена волнения письма всё-таки сколько-нибудь утишают душу. Прощай.

Твой Гоголь.

Только что я успел отправить к тебе вчерашнее письмо мое, как вдруг получил два твоих письма: одно еще от 10 мая, другое от 19 мая. Ну, теперь я не удивляюсь твоему молчанию. Смирдин никуда не годится: он их изволил продержать у себя больше недели. Благодарю, очень благодарю тебя за листки песень * . Я не пишу к тебе никаких замечаний, потому что я ужасно не люблю печатных или письменных критик, т. е. не читать их не люблю, но писать. Недавно С.<���ергей> С.<���еменович> получил от Срезневского экземпляр песней и адресовался ко мне с желанием видеть мое мнение о них в Журнале Просвещения, так же как и о бывших до него изданиях — твоем и Цертелева * . Что ж я сделал? я написал статью, только самого главного позабыл: ничего не сказал ни о тебе, ни <���о> Срезневском, ни о Цертелеве. После я спохватился и хотел было прибавить и проболтаться о твоем великолепном новом издании, но опоздал [322]: статья уже была отпечатана. Так как не скоро к вам доходят петербургские книги, то посылаю тебе особый отпечатанный листок, также и листок из истории Малороссии * , которой мне зело не хотелось давать. Я слышал уже суждения некоторых присяжных знатоков, которые глядят на этот кусок, как на полную историю Малороссии, позабывая, что еще впереди целых 80 глав они будут читать и что эта глава только — фронтиспис [323]. Я бы, впрочем, весьма желал видеть твои замечания, тем более, что этот отрывок не войдет в целое сочинение, потому что оно начато писаться после того гораздо [324]позже и ныне почти в другом виде. Но из новой моей истории Малороссии я никуда не хочу давать отрывков. Кстати. Ты просил меня сказать о твоем разделении истории. Оно очень натурально и, верно, приходило в голову каждому, кто только слишком много занимался чтением и изучением нашего прошедшего. У меня почти такое же разделение, и потому я не хвалю его, считая неприличным хвалить то, что [325]сделалось уже нашим — и твоим, и моим вместе.

Прощай! Целую тебя несколько раз.

Твой Гоголь.

Не сердитесь на меня, почтеннейший Измаил Иванович, что долго не отвечал на ваше письмо. Оно залежалось в лавке у Смирдина. Я тоже был в отсутствии * …Очень благодарен вам за вашу память обо мне. Поблагодарите также земляка нашего * (о котором вы упоминаете в письме вашем как о пишущем историю Малор.<���оссии>) за его благородный труд. Я очень рад, что не один я занимаюсь этим. Я хотел было сделать несколько замечаний и оценку с своей стороны Вашей Запорожской Старины и уже приступ к этому под заглавием О малоросс. песнях отослал в Журнал Просвещения. Но лень проклятая одолела, и я сел на одном приступе: летом я ничего больше не делаю, кроме лежанья; к тому же еще и болезнь меня беспокоит… Вы там же найдете и кусок из первой части моей истории. Не налягайте слишком на нее: я нарочно выбрал самое начало, в котором показана только перспектива того, что будет впереди. — Конисскому я также, как и вы, во многом не верю, но я говорил совсем не касательно достоинства летописца. Все происшествия его со времени Петра замечательны . Справедливость многих я узнал, нашедши доказательства в здешних архивах.