Николай Гоголь - Том 11. Письма 1836-1841

Пишу к тебе на самом выезде. Благодарю за письмо, а за стихи вдвое. Прекрасно, полно, сильно! Перевод каков должен быть на русском языке Данта. Это же еще первые твои песни, еще не совершенно расписался ты, а что будет дальше! Люби тебя бог за это, и тысячи тебе благословений за этот труд. Больше некогда сказать ничего. Пиши ко мне в Москву и пришли ко мне еще несколько листиков. Никому не покажу и сохраню их у себя в портфеле. Прощай. Не забывай…

Твой Гоголь.

На всякий случай, если нескоро меня отыщешь, оставляю записочку в poste restante. Живу zum Römischen Kaiser * Freiung, комната 27.

Твой Гоголь.

До меня только дошли слухи, что вы писали ко мне. Я два раза получил письмо от Вьельгорского, всякой раз он меня уведомлял, что от вас получал письма и ко мне маленькую приписочку, но что он мне пришлет ее после и что по рассеянности он не помнит куда ее положил. Как досадно! Мне нужно было получить ваши строки. Клянусь, мне они тогда были очень нужны. Мои прожекты и старания уладить мой неотъезд в Петербург не удались. Выпуск моих сестер требует непременного и личного моего присутствия. Не выпуск, но устроение будущей судьбы их, которое благодаря бога каким-то верховным наитием вне внушено. Они, надеюсь, будут счастливы и не беспо<���к>оюсь о их. Одно меня тревожит теперь. Я не знаю, как мне быть и разделаться с самим их выпуском из института. Мне нужно на их окупировку * , на заплату за музыку учителям во всё время их пребывания там и проч. и пр<���оч>. около 5000 рублей и признаюсь, это на меня навело совершенный столбняк. Об участи своей я не забочусь. Мне нужен воздух, да небо, да Рим. Но эта строка и пункт… Я еще [317]принужден просить вас. Может быть, каким-нибудь образом государыня * , на счет которой они воспитывались, что-нибудь стряхнет на них от благодетельной руки своей. Что ж делать мне? Знаю, бесстыдно и бессовестно с моей стороны просить еще ту, которая уже так много удручила мое сердце бессилием выразить благодарность мою. Но я не нахожу, не знаю, не вижу, не могу придумать средств [318]и чувствую, что меня грызла бы совесть за то, что я не был бессовестным. Во всяком случае, хотя здесь и не может быть успеха, всё по крайней мере на душе моей будет легче при мысли, что я употреблял же и пытался на<���йти?> средства и что сколько-нибудь выполнил обязанность брата. Если бы знали, чего мне стоило бросить Рим, хотя я знаю, что это не больше как на два-три месяца. Но клянусь, если б мне предлагали миллионы и эти миллионы помножили еще на миллионы и потом удесятерили эти миллионы, я бы не взял их, если б это было с условием оставить Рим хотя на полгода. — Но вы меня понимаете, вы знаете его, этот прекрасный рай, вознесшийся на семи холмах, со всеми его чудесами, исполинами-развалинами и теми соснами куполообразными, теми кипарисами, которые мы рисовали на этом божественном воздухе… О! Я еду за вами и вашим данным вами словом, как вельзевул, которому дана рукописная и рукокровная клятва. Я слежу вас и не выпущу. — Есть одно, которое из Петербурга для меня делает Рим на несколько дней. [319]Это восторг обнять вас. Но к чему слова? Сердечных и глубоких явлений какой пошлый перевод в силах передать?

Вечно ваш Гоголь.

Адресуйте ваше письмо в Москву по следующему адресу: Его высок<���облагородию> Михаилу Петровичу Погодину, профессору Московского университ<���ета> на Девичьем поле, в собств<���енном> доме, для передачи Гоголю. Я проживу у него месяц, затворясь от всех и от всего. Мне нужно окончить мою некоторую работу. Прощайте! Будьте вечно веселы душой!

< Адрес: > Его прев<���осходительству> Ва<���силию Андреевичу Жуковскому>. В Зимне<���м дворце. В С.-Петербурге.>

Меня очень удивило ваше письмо, писанное [320]от августа и полученное мною через Богемию. Вы, верно, нехорошо прочитали мое письмо. Я вовсе не писал, что буду в Мариенбаде и тем более с намерением оттуда ехать в Россию. Через Богемию я потому просил вас адресовать письма, что они будут отправлены с курьером вдвое скорее и вернее, чем по почте. Насчет же моей поездки я еще ничего решительно не предпринял. Я живу в Триесте, где начал морские ванны, которые мне стали было делать пользу, но я должен их прекратить, потому что поздно начал, с будущей весной их продолжаю. Если я буду в России, то это будет никак не раньше ноября месяца и то если найду для этого удобный случай и если эта поездка меня не разорит. Путешествие же зимою по России несравненно дешевле. Если бы не обязанность моя быть при выпуске моих сестер и устроить по возможности лучше судьбу их, то я бы не сделал подобного дурачества и не рисковал бы так своим здоровьем, за что вы без сомнения, как благоразумная мать, меня первые станете укорять. Но есть обязанности, которые нужно выполнить и где, признаюсь, без личного моего присутствия я не думаю быть успеху. Итак, я не хочу вас льстить напрасною надеждою. Может быть, увидимся нынешнюю зиму, может быть нет. Если ж увидимся, то не пеняйте, что на короткое время. Завтра отправлюсь в Вену, чтобы быть поближе к вам. Письма адресуйте так, как я вам сказал: в Москву на имя профессора Моск<���овского> университ<���ета> Погодина, на Девичьем поле. Не примите опять этого адреса в том смысле, чтобы я был скоро в Москве, но это делается для того, чтобы ваши письма дошли до меня вернее: они будут доставлены из Москвы с казенным курьером, и вы, стало быть, заплатите за них только до Москвы, что сделает большую разницу. Триест — кипящий торговый город, где половина италианцев, половина славян, которые говорят почти по-русски — языком очень близким к нашему малороссийскому. Прекрасное Адриатическое море передо мною, волны которого на меня повеяли здоровьем. Жаль, что я начал поздно мои купанья. Но на следующий год постараюсь вознаградить. Прощайте, бесценная маминька. Будьте здоровы и пишите. Теперь вы можете писать чаще, письма ваши будут скорее получаться мною.

Много вас любящий и признательный вам сын ваш Ник<���олай>.

< Адрес: > Pultava (en Rusie Méridionale). Ее высокоблагородию Марии Ивановне Гоголь-Яновской. В Полтаву, оттуда в д. Василевку.