Николай Гоголь - Том 14. Письма 1848-1852

Прощай, душа Лиза, целую тебя и жду непременно длинного письма.

Твой брат.

Вы, верно, не можете понять причины, почему до сих пор я не писал к вам и почему по обещанию не прислал портрета… Но портрета я не присылаю вам и теперь и вот почему. 1-е, на почте встретились такие затруднения при отправке его, что у меня не стало терпения, не потому не стало терпенья, чтобы я был ленив или занят, но потому, <���что> меня сильно охладили следующие за сим причины. 2-я: два известные вам господина * [624]поднялись на такие штуки, каких, верно, вы не придумали бы вовек, именно испортить портрет, и сделали его похожим на сестру ее, что изумило совершенно всех, и сам оригинал * не может постигнуть причины, почему теперь решительно не похож портрет, тогда как прежде был похож… Наконец, 3-я причина, может быть, самая неприятная для вас, но дело прошлое, стало быть, можно сказать прямо: оригинал и сотой доли не стоит сердечных чувств ваших. И тени в нем и нет, и не было того, что заключается сильно в груди италианской любовницы. При вас, при моих глазах даже, произошли такие сцены, которые если бы я вам сообщил вполовину, то уже доставил бы вам несколько горьких минут, омрачивших бы, может быть, ваше последнее пребывание в Риме… Но бог с ним! Гоните прочь с души всё мутное! На ясный, на свежий воздух! На труд! Сильнее и крепче воздвигайте упор в душе своей всему, что низменно и чем соблазняется свет. Помните вечно, какой земли гражданин вы и что никому не предстоит столько трудов и работ, как гражданину сей земли, и что есть таинственная рука, которая доведет вас на прекрасное и высокое… Прощайте! Посылаю вам письмо, вероятно, вашей маминьки.

На обороте: A Berlin — en Prusse. Hochwohlgeborener Herr von Katkoff * . Doroteenstrasse, № 40. Для передачи Панову.

Уведомляю вас, что отъезд мой отстрачивается [625]еще на одну неделю. Недостает духа уехать, с вами не простившись, хотя на весеннее путешествие и дорогу, как на единственно мне помогавшее доселе средство, была одна моя надежда… Но надеяться следует на бога [626]. Прошу вас просить нашего доброго священника в Париже * отправить молебен о моем выздоровлении. Отправьте также молебен о вашем собственном выздоровлении. Бог да хранит вас. Я уверен, что вы и это письмо мое получите в Париже, потому что, вероятно, успели вновь отложить и без <���того> отложенный так надолго отъезд ваш.

Ваш Н. Гоголь.

На обороте: Son excellence le comte Alexandre Tolstoy. Paris, rue de la Paix, 9. Hôtel Westminster.

От Тарасия Федоров<���ича> Серединского я узнал, что вы также собираетесь в Иерусалим. Весьма буду рад, если придется нам вместе и [627]совершить это путешествие. Уведомляю вас, что я думаю отсюда подняться в средине февраля месяца. Если вам будет возможно тоже около этого времени прибыть в Неаполь, то напишите словечка два.

Весь ваш Н. Гоголь. [628]

Очень благодарен за ваши замечания. О детстве Чичикова я думал уже сам, предполагая напереть особенно на эту сторону при третьем (исправленном) издании * . Вследствие замечаний ваших приму к соображенью и многое другое.

Под именем добродетельных людей * я разуме<���л> лучших людей. Тут была с моей стороны неточность выраженья. Намеренье мое было показать, как и лучшие люди могут вредить не хуже худших, если не легло в основанье их характеров главное , то, что проще и ближе становит человека к исполненью обязанностей. Если вам когда-нибудь захочется написать еще что-нибудь — очень меня обяжете.

Весьма вам признательный Н. Гоголь.

На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Василию Ивановичу Белому * . В Одессе. В Одесской городской думе. По евр<���ейскому> отделению.

Посылаю тебе тетрадку для вписанья в нее той статьи, которую дал [629]вчер<���а>. Заглавие вставлено. Постарайся писать шрифт [630]потеснее и мельче, чтобы вместилось.

«Это что за невидаль: Вечера на хуторе близ Диканьки? Что еще за вечера такие? [631]И швырнул еще в свет какой-то пасечник! [632]Слава богу, еще мало ободрали гусей на перья и извели тряпья на бумагу. Еще мало народу, всякого званья и сброду, вымарали [633]пальцев в чернилах! Дернула же недобрая сила и пасечника потащиться вслед за другими, право! [634]Печатной бумаги столько [635]развелось, что не придумаешь, что ж такое [636]завернуть в нее». Слышало, слышало вещее мое все эти речи еще за месяц. То есть, я говорю, что нашему брату показаться в большой свет — батюшки мои — это всё равно, как случается зайдешь в покои великого пана. Вот тут-то и слушай: все обступят тебя, [637]еще [638]пусть [639]высшее лакейство, а то [640]какой-нибудь ободранный мальчи<���ш>ка, посмотреть — дрянь, который, с позволенья сказать, копается на заднем дворе, и тот пристанет, и начнут со всех сторон притопывать [641]ногами: «Куда, куда, мужик? зачем? пошел! пошел!» [642]То есть я вам скажу… Да что говорить? Мне легче [643]съездить в год два раза в Миргород, в котором уже [644]будет пять лет, как не видал меня ни подсудок из земского суда, ни почтенный иерей, чем показаться в этот свет. А показался — плачь, не плачь — давай ответ.

У нас, любезные мои читатели, не в гнев будь сказано (вы, может, и рассердитесь, что пасечник вздумал вам говорить запросто, как будто какому-нибудь куму или свату своему) у нас [645]на хуторах водится издавна, как только кончатся работы в поле…

Вот вам и другая книжка, а лучше сказать, последняя! Не хотелось, право, не хотелось выдавать и этой. [646]Пора знать честь. Я вам скажу, что на хуторе начинают смеяться надо мною: вот, говорят, одурел старый дед на старости лет, тешится ребяческими игрушками. Да коли сказать правду, то и [647]уже давно пора на покой. Ведь вы, любезные читатели, верно [648]не знаете, что у меня только два зуба во рту: был и третий, — и тот прошлый год переломил, [649]когда стал грызть сухой горох. Теперь если что мягкое попадет, то буду как-нибудь жевать, а твердое-то ни за что не откушу. [650]Так вот вам, любезные читатели, опять книжка! Не бранитеся только! Не хорошо браниться на прощанье, [651]особенно с тем человеком, с которым, бог знает, увидитесь ли когда-нибудь больше. Тут в этой книжке рассказчики всё для вас незнакомые, выключая только разве Фомы Григорьевича. А того горохового панича, что рассказывал такие вычурные сказки, которых [652]много остряков и из московского народу не могло понять, уже давно нет. Он [653]после того и не заглядывал к нам, как рассорился со всеми. Да я вам не рассказывал этого случая? Послушайте, тут прекомедия была. Прошлый год, так как-то около лета, да чуть ли не на самый день моего патрона, приехали ко мне в гости (нужно вам знать, любезные читатели, что земляки [654]мои, дай бог им здоровья, не забывают старика. Уже есть пятидесятый год, как я зачал помнить свои именины. Который же точно мне год, — этого ни я, ни старуха моя вам не скажет. Должно быть, близ семидесяти. Диканьский-то поп-то, отец Харлампий [655]знал, когда я родился. Да жаль, что уже пятьдесят лет, как его нет на свете. Вот [656]приехали ко мне гости: Захар Кирилович Шлепопопенька, Степан Иванович Курочка, [657]Тарас Иванович Кандебас, заседатель Харлампий Дени<���со>вич Хлоста. [658]Приехал еще… вот позабыл, право, имя и фамилию. Осип… Осип… Боже мой, его знает весь Миргород! он еще когда говорит, то всегда щелкает наперед пальцем и подопрется в бока… Ну, бог с ним, в другое время вспомню. Приехал и знакомый вам панич из Полтавы. Фомы Григорьевича я [659]не считаю, — то уж свой человек. Разговорились все (опять, нужно вам заметить, что у нас никогда о пустяках не бывает разговора. Я [660]всегда люблю приличные [разговоры]: чтобы, как говорят, вместе и… услаждения и назидательность была). Разговорились о том, как нужно солить яблоки. Старуха моя начала было говорить, что так и так нужно наперед [хорошенько] вымыть яблоки, потом намочить в квасу… «Ничего с этого не будет!» сказал полтавец, заложивши руки в гороховый кафтан свой, вынувши табакерку свою и прошедши по комнате: «ничего не будет! Прежде всего пересыпать канупером… » Ну, я на вас ссылаюсь, любезные читатели, скажите по совести: слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы яблоки пересыпали канупером? Правда, кладут смородинный лист, нечуй-витер, трилистник, [661]но чтобы клали канупер, — нет я не слыхивал об этом. [662]Уж лучше моей старухи уже… никто не знает про эти дела. Ну, что ж прикажете делать? «Слушай, Макар Назарович», сказал я, отведши его в сторону: «ей, не смеши народ! Ведь тебе же хуже! Ты человек немаловажный! Сам, как говоришь, обедал и за губернаторским столом. Ну, скажешь что-нибудь подобное там, ведь тебя же засмеют все!» Что ж, вы думаете, он сказал на это? Ничего! плюнул на пол, взял шапку и вышел. Хоть <���бы> простился с кем, [663]хоть бы кивнул кому головою; нет, только слышим мы, что [664]подъехала к воротам [665]тележка со звонком; сел и уехал. И лучше! Не нужно нам таких гостей! Я вам скажу, любезные читатели, что хуже нет ничего на свете как эта знать. Что его дядя был когда-то комиссаром, так и нос несет [666]вверх. Да будто комиссар такой уже чин, что выше нет его на свете! Слава богу, есть и больше [667]комиссара! И есть [668]кажется повыше его. Нет, не лежит что-то у меня сердце к знати. Вот вам в пример Фома Григорьевич: кажется и незнатный человек, а посмотреть на него: в лице какая-то важность сияет, когда станет утирать платком нос, невольно чувствуется почтение. В церкви, когда запоет на крылосе, — умиление невообразимое! — растаял бы, казалось, весь. [669]Ну, бог с ним: он думает, что без его сказок и обойтись нельзя. Вот, всё же таки набралась и без него книжка.