Николай Гарин-Михайловский - Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи

Беклемишев. Бил… за что?

Рославлева. Я изменила ему… я думала, что хоть этим отделаюсь от него, я просто обезумела… я ненавидела, я презирала его, себя, всех, общество, это ужасное провинциальное, маленького городка, общество, я хотела всех сразу побить, растоптать, доказать, что лгут же они, что я не раба, что меня нельзя, как вещь, считать своей… показать этому, который, ни на что не способный, жил на мои средства и все время только караулил меня… (Упавшим голосом.) Когда я объявила ему, что изменила, я думала, что он меня оставит… А он бил меня, и, когда я убежала, не дал даже паспорта, — он мне и теперь не дает… я живу так как-то… Мало того, он подал прошение, чтобы наложили на меня опеку, чтоб его назначили опекуном. Он на коленях стоял перед губернатором и плакал, и вот теперь идет следствие: жандармы опрашивают всех… грязь, гадость…

Беклемишев. Но что ж делал тот… с которым ты изменила? Почему он не заступился?

Рославлева. А-а! Я только тем и спаслась, что сбежала. в распутицу, — проехала так пятьсот верст и больше никогда уже никого из них не видела… Я приехала в дом моей тетки, больше некуда было, — я тебе рассказывала, какой ужасной смертью умерли папа и мама. (Вздыхая.) Это такой нелепый дом у тетки… Книжки читают либеральные и ездят по монастырям, помешаны на приличии, на блеске, и рядом с этим и ночные похождения и такая грязь… Но чтоб никто ничего не знал… Все, конечно, знают. Официальное знакомство со всеми, но свой интимный кружок: дураки, пошляки, — вот князь из их общества… И я не лучше, конечно, их была… Мне было девятнадцать лет, я устала и просто решила жить и махнуть на все рукой: решила, что все это только книжная фантазия, там все эти какие-то другие люди, — все негодяи, и всем только надо одного… Два года я жила такой жизнью…

Беклемишев (с усилием) . Не стоит касаться ее… Мне необходимо только… Скажи: какую роль играл Босницкий во всей этой истории?

Рославлева. Милый, это наивно, это глупо, ты будешь смеяться, но, клянусь тебе, только потому, что и этот обещал мне какой-то выход.

Беклемишев (с горечью). Тебе, что ж, представлялся этот выход как? Отворить какую-то дверь, и выход готов?

Рославлева (ломая руки). Боже мой! Всю, всю жизнь я отдала бы теперь, только бы не было со мною всего этого… Я должна все, все рассказать тебе… Слушай, Борис, самое ужасное… О-о… (Закрывает лицо руками.) Не только с Босницким, но и с князем…

Беклемишев. Довольно, Наташа.

Рославлева (смотрит, широко открыв глаза, устало, равнодушно). Если бы их было еще больше… чем больше, тем лучше… Я топтала себя, хотела совсем втоптать, задохнуться в грязи, хотела довести себя скорее до отчаяния, я напивалась, потому что иначе не могла их выносить, и не могла их выгнать, чтобы не остаться одной. Я хотела конца и боялась его до безумия… Я просыпалась, думала о смерти и думала, как бы скорей опять пришла ночь, чтобы напиться и ничего не помнить, чтоб все как-нибудь само собой пришло к роковой развязке… И вместе с тем я делала беспечный вид какой-то львицы… Ты видел, милый, что это за жизнь?.. Когда я увидела тебя, известного писателя и вместе с тем такого простого, деликатного, настоящего доброго, ласкового человека, когда ты вдруг предложил мне тогда выслушать и сказать свое мнение, перед тем как отдать в редакцию твой рассказ, я не знала, что со мной случилось, но я знаю, что я полюбила тебя навсегда, на всю жизнь… Ах, я почувствовала такую радость, точно я стала опять маленькой, счастливой и мне снится какой-то чудный, забытый сон… (Прячет голову и плачет; некоторое время длится молчание; быстро спохватившись, смотрит на Беклемишева с ужасом.) Милый, что с тобой? Ты не хочешь на меня смотреть, ты меня презираешь?..

Беклемишев (с усилием). За что ж мне презирать тебя? Все это, конечно, так понятно… Но какое я имею право?.. Нам надо, Наташа, серьезно поговорить… Ты прекрасна, молода; эти две недели прошли, как сон какой-то… Но, Наташа… так же не может продолжаться… Я не обманывал тебя… если бы я был свободен.

Рославлевамолча, страстно целует руки его и платье.

Там, в деревне, жена, мои дети… Наташа, мы не будем ни оправдывать, ни обвинять себя… Все это так неожиданно, так неотразимо вышло, — что об этом говорить?.. Но… Идти дальше? Там стена, Наташа, из живых людей. Рубить для выхода придется эти живые, ни в чем не повинные человеческие тела..: С топором палача о каком счастии может быть речь?! Мы хотим самых тонких красок, самых ярких цветов, самых нежных мелодий, самых чудных грез, — всего лучшего, что дает только жизнь, — хотим рая жизни… В цветах рая не должно быть запаха трупа, Наташа, а он будет, — и труп и искалеченная жизнь детей. (Нервно встает и ходит.) Чудовищно, эгоистично — и для чего это? — для счастья, которого при таких условиях все равно не достигнем.

Рославлева (тихо, мертвым голосом) . Значит, конец?

Беклемишев (ходит, садится возле нее) . Покажи выход.

Рославлева (горячо). Боже мой! Боже мой! Твоя жена шесть лет испытывала счастье, полное счастье, — я две недели, и никогда больше, никогда, ни одного мгновения не была счастлива.

Беклемишев. Странный довод.

Рославлева (с холодным отчаянием) . Да, я требую невозможного от людей. (Задумывается, быстро, но спокойно целует его платье, встает и уходит, в дверях на мгновение останавливается и с любовью смотрит на Беклемишева.)

Беклемишев (быстро встает.) . А-а! Вот где ужас жизни! Что делать? Побороть свое чувство, уйти навсегда, забыть, бросить ее, чтобы сорвалась еще раз, подтолкнуть в бездну? Но как же уйти, когда в душе сознание уже и своей вины и все то же впечатление ребенка, заблудившегося, который мечется, судорожно плачет от страха, от ужаса, оттого, что нет около нее тех, кого она хочет любить?! Она что-то задумала. (Стремительно уходит за ней в дверь, быстро возвращается, держа ее за руку.)

Беклемишев. Что ты хотела сделать? Если действительно меня любишь, скажи. (Кричит.) Наташа, да не будь же такая страшная… Говори, что у тебя в руке? Яд? Ты его приняла?

Рославлева отрицательно качает головой.

Как меня любишь?

Рославлева. Как тебя люблю… Но ты не можешь меня любить — пусти.

Беклемишев (удерживая ее) . Постой, постой, Наташа. Я люблю тебя, но не в этом дело… Твое увлечение мной, конечно, пройдет, ты встретишь более достойного человека и, главное, свободного…

Рославлева. Никогда!