Николай Гарин-Михайловский - Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи

Беклемишев. Не все же негодяи…

Босницкий. Негодяи, конечно, не все, но скрытое от глаз не всякий видит, а то, что на виду, что подчеркивается, видят все и дорисовывает каждый по-своему… И этим вы, конечно, отдаете себя добровольно в руки любого негодяя… Но, и кроме негодяев, есть много тупых к чужим страданиям и даже охотников вышучивать… Я не понимаю, и никто не поймет… Не сердитесь: мне-то, конечно, все равно, а если и вам все равно, то что ж… Вам все равно?

Беклемишев. Все равно.

Босницкий. И прекрасно! Но все-таки идите в ложу к Марье Васильевне, потому что пьяный князь что-то напутал ей…

Беклемишев (сухо) . Благодарю вас.

Входит Рославлева, Беклемишев и Алферьев отходят.

Рославлева (встретясь с Босницким). Как вам нравится?

Босницкий. Да, я уж поздравлял… Но вы, вы!.. Смотрели вы на себя в зеркало? На что вы оба стали похожи?

Рославлева. Это не важно!

Босницкий (качая головой). Не афишируйте.

Рославлева. Почему?

Босницкий. Общество все смотрит в глаза.

Рославлева. И пусть… И говорите своему обществу, тем, у кого корни в земле, — а я с луны… Я не умею лгать… У меня нет корней в земле…

Босницкий. Ваши корни в сердце любимого человека?

Рославлева. Только.

Босницкий. Знаете, кто вы?.. Орхидея.

Рославлева (подумав, удовлетворенно). Я люблю орхидеи.

Босницкий. Вы знаете свойство этого цветка?

Рославлева отрицательно качает головой.

Это чужеядное растение: оно вырастает на другом, истощает то, другое, и само умирает.

Рославлева. Мне нравится… Я согласна.

Босницкий. Она согласна!..

Рославлева. Привезите мне орхидеи.

Босницкий. Но оторванная орхидея уже гибнет.

Рославлева. Не согласна (наклоняется, смеется торжествующе, весело), — вдвоем!

Босницкий. Однако вы смутились возможности…

Рославлева. Я не могу смущаться: смерть ни перед чем не смущается.

Босницкий (прощаясь). Ну, так когда привезти орхидеи? Позвольте после театра… Ну что в самом деле, если стакан чаю с вами и Борисом Павловичем выпью? Борис Павлович к вам поедет, конечно?

Рославлева. Конечно. Хорошо, привозите. Только один стакан чаю…

Рославлева (подходит к Беклемишеву, здоровается с Алферьевым, возбужденно Алферьеву). Как вам нравится?

Алферьев. Я ведь профан; мне не нравится то, что на какой-то чисто личной почве люди ломают себе ноги.

Рославлева (горячо). Где бы вы ни поломали ноги, с поломанными ногами все равно вы уже никуда не годитесь.

Алферьев. (смеется). Ого! Я ведь и говорю, что профан. (Беклемишеву.) Так когда?

Беклемишев. Завтра… часов в десять.

Алферьев. Там же?

Беклемишев. Да.

Алферьев (Рославлевой). Вот новость: завтра расскажу. (Беклемишеву.) Тут из-за кулис можно смотреть?

Беклемишев кивает головой.

Рославлева (осторожно оглядывается во все стороны, быстро, торопливо, порывисто обнимает Беклемишева). Милый, милый, я не могу тебе передать, что делается со мной, как я счастлива! (Замечая его угрюмый вид,) Опять нервы?

Беклемишев (напряженно, стиснув зубы). Наташа, иди, милая, назад, ведь все знают, куда ты пошла.

Рославлева. Пусть знают!

Беклемишев (раздраженно, нервно сжимает руки). Да иди же (овладевая собой, сдержанно), ведь там же догадаются.

Рославлева (порывисто). А-а… (Покорно, овладев собой.) Иду, милый, не сердись на меня.

Беклемишев (не смотря на нее). Наташа, я буду сидеть в ложе жены.

Рославлева (бросает гневный взгляд, так же покорно). Хорошо, милый, прощай… (Уходит.)

Беклемишев. Идти к жене, и та и смотреть не хочет… Узнала, может быть, что-нибудь? А-а… (Смотрит тупо перед собой; вдруг решительно.) Никуда не пойду я — уеду. (Быстро идет к маленькой выходной двери.)

Проходят актеры, Алферьев, Босницкий, Зорин.

Зорин (уныло оглядывается, Босницкому). Беклемишев ушел? Не понимаю психологии этого человека… Совершенно он запутается.

Босницкий (рассеянно). Запутался в лесу орхидей… Герой, взявшийся за решение неизвестно какого вопроса… (Уходит к другим.)

Из маленькой двери, слегка спотыкаясь, входит князь, — грязный, волосы взъерошены, один ус вниз, другой вперед, глаза мутные.

Зорин (увидев, досадливо,) А-а… (Быстро идет к князю.) Послушайте: ну, разве можно в таком виде?

Князь (равнодушно). Побаиваюсь.

Зорин (настойчиво). Идите домой: вы не имеете права марать свой студенческий мундир.

Князь (качнувшись). Вы думаете? Вы думаете право марать принадлежит только вам, литераторам? Так ведь я свой мундир мараю, а Беклемишев и свой и своих двух жен. Тьфу! Я за Марью Васильевну в морду ему дам. Он не смеет ставить ее в такое положение: в одном доме сегодня ее не приняли, — это я наверно знаю, — потому что убеждены, что и она потакает. Это хорошо?! Ему бы и советовали мундир не марать… Проповедники!.. Тьфу!

Зорин (торопливо, ласково). Ну, идем, идем…

Князь (идя с ним). То-то идем… (Вырывая руку.) Постой, ведь я пропал… а не будь твоего Беклемишева, она, может быть, полюбила бы меня… Я ее ведь любил с пятнадцати лет. (Плачет, все смотрят.)

Алферьев (тихо). Дубина!

Зорин (печально, увлекая князя). Идем…

Занавес

Кабинет квартиры Рославлевой. В полумраке, слабо освещенном догорающим камином, тонут предметы. В окна светит луна, вырисовываются белые мраморные статуи, голые ветви дерев.

Беклемишев (входит). У-уф! (Бросает шапку.) Никого нет, слава богу! (Берет со стола письмо, разрывает и читает следующее место громко.) «Дело Натальи Алексеевны кончилось, к сожалению, не в ее пользу». ( Бросает письмо.) А-а! И Зорин туда же. (Ложится на кушетку.) И все как один — выбирай! А если нельзя выбирать… (Раздраженно,) Выход?! Но нет выхода. (Быстро встает.) Бросить Машу, детей? Или эту, когда отрезал ей все в жизни, когда есть сознание, что висит над бездной, и для нее последняя веревка — я? А, проклятие? Надо лгать, если не хочешь быть чьим-нибудь палачом. И всякого прижать вот так, как меня, к стене, и ничего другого не придумает. И все понимают это и вместе с тем требуют. (Ходит и снова ложится). Выход?! (Приподнимается на локте.) Но кто этот судья, который говорит мне: выбирай? Общество? Но при большей лжи, большем искусстве громадное большинство этого самого общества прекрасно обходит эту форму. И издеваются и в то же время требуют ее! Общество? Само несостоятельное, само запутавшееся в своих сетях, само создающее рабынь, живущих только одним. Но в таком случае и я не признаю приговоров этого общества. Это личное мое дело, только личное, и никто не смеет (вскакивает), не смеет совать свой нос. (Быстро ходит, опять ложится, успокоенным голосом.) Э! Пишите ваши приговоры, но власть подписать принадлежит только одной. А общество… Довольно, что для этого общества я работаю со всей правдой, со всей искренностью, на какую только хватает меня. (Успокоившись.) С обществом мы — квиты. (После некоторого молчания.) Теперь надо отдохнуть, надо нервную систему привести в порядок… Теперь все равно поеду за границу.