Федор Достоевский - Том 4. Произведения 1861-1866

Да-с, мы теперь совершенно утешились, сами собою утешились. Пусть всё вокруг нас и теперь еще не очень красиво; зато сами мы до того прекрасны, до того цивилизованы, до того европейцы, что даже народу стошнило, на нас глядя. Теперь уж народ нас совсем за иностранцев считает, ни одного слова нашего, ни одной книги нашей, ни одной мысли нашей не понимает, — а ведь это, как хотите, прогресс. Теперь уж мы до того глубоко презираем народ и начала народные, что даже относимся к нему с какою-то новою, небывалою брезгливостью, которой не было даже во времена наших Монбазонов и де Роганов, а ведь это, как хотите, прогресс. Зато как же мы теперь самоуверенны в своем цивилизаторском призвании, как свысока решаем вопросы, да еще какие вопросы-то: почвы нет, народа нет, национальность — это только известная система податей, душа — tabula rasa * 197 С. 404. …душа — tabula rasa… — Выражение, восходящее к сенсуалистической теории познания английского философа Д. Локка (1632–1704). Опровергая теорию врожденных идей, Локк доказывал, что представления и понятия людей возникают в результате воздействия предметов внешнего мира на органы чувств человека. , [24] чистая доска (лат.). вощичек, из которого можно сейчас же вылепить настоящего человека, общечеловека всемирного, гомункула * 198 С. 404. Гомункул — человечек, которого можно получить, по фантастическим представлениям средневековых алхимиков, искусственным путем (лат. homunculus). — стоит только приложить плоды европейской цивилизации да прочесть две-три книжки. Зато как мы спокойны, величаво спокойны теперь, потому что ни в чем не сомневаемся и всё разрешили и подписали. С каким спокойным самодовольствием мы отхлестали, например, Тургенева за то, что он осмелился не успокоиться с нами и не удовлетвориться нашими величавыми личностями и отказался принять их за свой идеал, а искал чего-то получше, чем мы. Лучше, чем мы, господи помилуй! Да что же нас краше и безошибочнее в подсолнечной? Ну и досталось же ему за Базарова * 199 С. 404. …досталось же ему за Базарова. — Речь идет о статьях, в которых автор «Отцов и детей» обвинялся в клевете на молодое поколение, и в первую очередь о статье М. А. Антоновича «Асмодей нашего времени», напечатанной в мартовской книжке «Современника» за 1862 г. «Время» тогда же выступило в защиту Тургенева и созданного им образа Базарова. Сочувственное отношение к Базарову не помешало, однако, критику журнала, декларировавшего свои «почвеннические» взгляды, признать, что «нигилизм» «детей» побеждается «самой жизнью». Н. Страхов писал: «Базаров — это титан, восставший против своей матери земли; как ни велика его сила, она только свидетельствует о величии силы, его породившей» (Время. 1862. № 4. С. 81). Положительная оценка образа Базарова была высказана также Достоевским в не дошедшем до нас письме его к Тургеневу. , беспокойного и тоскующего Базарова (признак великого сердца), несмотря на весь его нигилизм. Даже отхлестали мы его и за Кукшину * 200 С. 404. Даже отхлестали мы его и за Кукшину… — Кукшина — действующее лицо в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети» (1862). , за эту прогрессивную вошь, которую вычесал Тургенев из русской действительности нам на показ, да еще прибавили, что он идет против эманципации женщины. А ведь это всё прогресс, как хотите! Теперь мы с такою капральскою самоуверенностью, такими фельдфебелями цивилизации * 201 С. 404. …такими фельдфебелями цивилизации… — Это выражение, очевидно, было подсказано Достоевскому следующими словами Скалозуба («Горе от ума», д. IV, явл. 5): Я князь-Григорию и вам Фельдфебеля в Волтеры дам, Он в три шеренги вас построит, А пикнете, так мигом успокоит. стоим над народом, что любо-дорого посмотреть: руки в боки, взгляд с задором, смотрим фертом, — смотрим да только поплевываем: «Чему у тебя, сипа-мужик * 202 С. 404. Сипа-мужик — Сипа (или сипак) в просторечии — грубый невежа, необразованный мужик, деревенщина. , нам учиться, когда вся национальность-то, вся народность-то, в сущности, одно ретроградство да раскладка податей, и ничего больше!» Не спускать же предрассудкам, помилуйте! Ах боже мой, кстати теперь… Господа, положим на минутку, что я уж кончил мое путешествие и воротился в Россию. Позвольте рассказать анекдот. Раз, нынешней осенью, беру я одну газету из прогрессивнейших. Смотрю: известие из Москвы. Рубрика: «Еще остатки варварства» * 203 С. 405. …«Еще остатки варварства»… — Имеется в виду заметка «Еще к характеристике Замоскворечья», где говорилось об «обычае московских купцов, достойном времен глубочайшего варварства…» (Современное слово, 1862. 14 нояб. № 134). (или что-то в этом роде, только очень сильное. Жаль только, что теперь газеты перед глазами нет). И вот рассказывается анекдот, как однажды, нынешней же осенью, в Москве, поутру, усмотрены были дрожки; на дрожках сидела пьяная сваха, разодетая в лентах, и пела песню. Кучер тоже был в каких-то бантах и тоже пьян, тоже мурлыкал какую-то песню! Даже лошадь была в бантах. Не знаю только, пьяна или нет? верно, пьяна. В руках у свахи был узелок, который она везла напоказ от некоторых новобрачных, очевидно, проведших счастливую ночь. В узелке, разумеется, заключалась некоторая легкая одежда, которую в простонародье обыкновенно на другой же день показывают родителям невесты. Народ смеялся, смотря на сваху: предмет игривый. Газета с негодованием, с форсом, поплевывая, передавала об этом неслыханном варварстве, «даже до сих пор сохранившемся, при всех успехах цивилизации!» Господа, признаюсь вам, я расхохотался ужасно. О, пожалуйста, не думайте, что я защищаю первобытное каннибальство, легкие одежды, покровы и проч. Это скверно, это нецеломудренно, это дико, это по-славянски, знаю, согласен, хотя всё это сделалось, конечно, без худого намерения, а напротив, с целью торжества новобрачной, в простоте души, от незнания лучшего, высшего, европейского. Нет, я другому засмеялся. А именно: вспомнились мне вдруг наши барыни и модные магазины наши. Конечно, цивилизованные дамы уже не отсылают теперь легких покровов к родителям, но когда, например, придется заказывать модистке платье, с каким тактом, с каким тонким расчетом и знанием дела они умеют подложить вату в известные места своей очаровательной европейской одежды! Для чего вату? Разумеется, для изящества, для эстетики, pour paraître… [25] чтобы выглядеть (франц.). Мало того: их дочери, эти невинные, семнадцатилетние создания, едва покинувшие пансион, и те знают про вату, всё знают: и к чему служит вата, и где именно, в каких частях нужно употребить эту вату, и зачем, с какой то есть именно целью всё это употребляется… Ну что ж, подумал я со смехом, эти хлопоты, эти заботы, сознательные заботы о ватных приумножениях, — что же, чище, нравственнее, целомудреннее, что ли, они несчастной легкой одежды, везомой с простодушной уверенностью к родителям, с уверенностью, что так именно надобно, так именно нравственно!..