Федор Достоевский - Том 8. Вечный муж. Подросток

На фоне общей характеристики молодого поколения „Войны и мира“ Достоевский выделяет Пьера Безухова, которого, по мнению писателя, Толстой „твердо вел весь роман, несмотря на масонство“. Но предваряет эту характеристику полемическим утверждением: „Не пощадил Лев Толстой даже своего Пьера“.

Столь внимательное отношение Достоевского к одному из центральных героев „Войны и мира“ объясняется, возможно, рядом „особенностей“ биографии Пьера Безухова. Двадцатилетний Пьер в отличие от других героев Толстого в определенном смысле — член семейства „случайного“. Он незаконный сын екатерининского вельможи, у которого, по словам Анны Павловны Шерер, были „только незаконные дети“. [259]Оба романа открываются приездом героев в Петербург, где каждый из них должен „осмотреться“, сделать „первые шаги в жизни“. Но детство их и эти „первые шаги“ не одинаковы. Пансион Тушара у Подростка — жизнь за границей с 10 до 20 лет с гувернером-аббатом у героя Толстого. Мечта о миллионе у Аркадия — неожиданное многомиллионное отцовское наследство у Пьера. Теоретическая жизнь „идеи Ротшильда“ в сознании Аркадия (и ее логическое разрушение Версиловым и Макаром) — практическая дискредитация зла, приносимого миллионами, в жизни Пьера.

О миллионах в отличие от Аркадия Долгорукого Пьер не мечтал: „случайность“ его рождения не повлекла за собой социальных и нравственных ущемлений, испытанных в детстве Подростком. Но неожиданно „свалившееся“ на него богатство кардинально изменило его жизнь, приведя в итоге к первому духовному кризису» Здесь следует отметить также, что о возможном (а впоследствии ставшем реальным) зле, которое должны были принести Пьеру неожиданно обретенные миллионы, Толстой считает необходимым сказать сразу же после получения героем наследства. Это столь важное для судьбы Пьера предвидение автор вкладывает в уста княжны Марьи, с юности мечтавшей стать странницей. Относясь к Пьеру как к человеку „прекрасного сердца“, она тем не менее писала Жюли Карагиной: „Такому молодому быть отягощенным таким огромным состоянием — через сколько искушений надо будет пройти ему! Если б у меня спросили, чего я желаю более всего на свете, — я желаю быть беднее самого бедного из нищих“. [260]

Незаконный сын графа Безухова, встречаемый в свое первое появление в петербургском обществе поклоном, „относящимся к людям самой низшей иерархии“, сделавшись наследником огромного состояния, становится „центром какого-то важного общего движения“, [261]попадает в ложное нравственное положение. Деньги обрекают его на нравственный плен — брак с Элен; свобода обретается путем отдачи жене подавляющей части своего состояния. Нравственная несвобода, пришедшая к Пьеру с миллионами, связывается в сознании героя (уже после дуэли с Долоховым и разрыва с женой) с темой „добра и зла“: „Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить и что такое я? Что такое жизнь, что смерть?.. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить <���…> счастья, спокойствия души, эти деньги?“. [262]

Восходящая к просветительскому учению о „естественной нравственности“ проблематика „добра“ и „зла“ связывалась Толстым с центральной для него темой нравственного совершенствования человека и выливалась в конечном счете, как и у Достоевского, в поиски путей к другим людям, к установлению „всеобщей мировой гармонии“.

Именно на „добро“ сознательно ориентируется самопознающий и совершенствующий себя герой трилогии Толстого. В „Севастопольских рассказах“ подчеркивается неясность границы между „добром“ и „злом“, наполненными реальным жизненным содержанием. А в эпилоге „Севастополя в мае“ Толстой так формулирует центральную проблему рассказа и главную задачу собственных духовных исканий: „Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать?“. [263]

Означенная проблематика „Войны и мира“ находилась в русле размышлений Достоевского о герое, ищущем, и что добро", „что зло“. Но „культурному типу“, созданному Толстым и олицетворяющему „благообразие“ (в понимании Достоевского), писатель противопоставляет другой „культурный тип“, стремящийся к „благообразию“, но никогда не способный достичь его. В этой неспособности обрести „благообразие“ Достоевский и видит симптоматичную для эпохи черту человека, сознание которого историческими обстоятельствами обречено отстаивать себя в „хаосе понятий“. Интерпретацию этого качественного отличия своего „культурного типа“ Достоевский излагает в наброске „Для предисловия“ в мартовских черновых записях 1875 г. к „Подростку“. Болконский, Безухов и Левин рассматриваются здесь Достоевским как герои „мелкого самолюбия“: они способны духовно переродиться под влиянием положительного примера либо под воздействием исключительной ситуации. Трагизм подполья исключает для героя Достоевского возможность такого коренного духовного изменения. Перерождение Пьера Безухова под влиянием Платона Каратаева соотносится Достоевским с невозможностью духовной революции в Версилове, несмотря на огромное влияние на него идей Макара. По мысли Достоевского, Толстой не должен был дать Пьеру обрести „благообразие“ даже на короткий момент. [264]

На страницах подготовительных материалов к „Подростку“ наряду с Пушкиным и Л. Толстым мы встречаемся с именами Карамзина, Грибоедова, Гоголя, Тургенева, Шекспира, Сервантеса, Лесажа, Руссо, Гете, Гейне, Гюго, Диккенса и т. д. [265]Характер внимания Достоевского к духовным исканиям и обретениям прошлого и современности определялся замыслом романа о герое, стремящемся постичь, что есть добро и что — зло.

Печатая роман „Подросток“ в „Отечественных записках“, Достоевский заранее ждал выражений неодобрения со стороны литераторов, близких „Русскому вестнику“. Приехав в Петербург из Старой Руссы в феврале 1875 г., т. е. в дни, когда печаталось окончание первой части, Достоевский чутко следит за реакцией на роман своих литературных друзей. В письмах к жене от 6 и 12 февраля он отмечает изменившееся отношение А. Н. Майкова и H. H. Страхова, которые намеренно не говорят с ним о романе, „видимо, не желая меня огорчать“ (письмо от 6 февраля). Впрочем, Страхов тогда же высказал свое общее мнение: „«Подросток» ему не совсем нравится, — сообщал Достоевский жене 8 февраля 1875 г. — Он хвалит реализм, но находит несимпатичным, а потому скучноватым“. После появления конца первой части в февральском номере „Отечественных записок“ Страхов писал Достоевскому 21 марта 1875 г., что эта часть „имела большой успех, читалась как нельзя усерднее“. Особенно положительно оценил он „эпизод повесившейся девушки“, „разговор с сестрою“ (т. е. конец 1-й части) и изображение характера Подростка. („Смешение в Подростке добра и зла и даже доброты и злобы — очень живая черта и глубокий предмет)“. [266]