Влас Дорошевич - Безвременье

— Что теперь за молодёжь! Вот мы, когда были!

Я поймал взгляд сына.

Он глядел на нас, хваставшихся «какой молодёжью мы были», даже без иронии. В его взгляде был просто вопрос:

— Что же из вас вышло, мои друзья?

И мне вдруг стало стыдно, совестно перед сыном; что из меня, мечтателя, вышел самый обыкновенный буржуй.

И самая любовь моя к сыну, «к моему творению», показалась мне любовью не особенно высокой пробы. Экая, подумаешь, добродетель!

В моём доме есть судья. Который судит меня, судит непрестанно.

И я должен перед ним извиняться, оправдываться, вилять.

И этот судья — «моё творение».

И подсудимый — я.

Я, отдавший ему всю жизнь. Я — подсудимый!

Что такое мой сын?

Как-то года два назад, когда в его присутствии зашёл разговор о материях важных, и мы при молодом человеке, желая показать себя, разлиберальничались, он сказал, взволнованный, с горящими глазами. Он — пылкий мальчик.

— Всеобщий переворот. Ничего нет легче. Пусть всякий начнёт переворот с себя. Пусть всякий переделает себя. И тогда завтра же на свете воцарятся добро и справедливость!

Кто-то засмеялся:

— Ну, знаете, каждый начнёт себя переделывать по-своему, — такого наделают… Такими экземплярами наполнится мир!

Ваня бледнел всё сильнее и сильнее.

— Зачем? Путь указан.

— Всем? Один?

— Да.

— Кем?

— Христом. Любите ближнего. Не имейте ничего своего. Не прибегайте к насилию.

Он толстовец.

С год тому назад один из моих друзей, старый либерал-народник, пустился говорить об этом непочатом угле — русском деревенском люде.

— Вот новина! Вот чернозём ещё не вспаханный! Какие клады таятся в нём! И когда эти сокровища, которые таятся в его дремлющем сознании, откроются…

Я с ужасом заметил презрительную улыбку, которая скользнула по губам моего сына.

— Добрые земледельцы! Мелкие собственники в душе. Трусливые зайцы! Боящиеся сделать шаг вперёд, — как бы не потерять их грошовую «собственность»!

Мой сын — марксист.

Какая же из этих волн захватит его и унесёт?

Господи, не дай погибнуть моему мальчику!

Как бы мне хотелось проникнуть в его душу, во все его мысли.

Как я завидую, мучительно завидую каждому из его товарищей. С ними он говорит как с равными.

Они знают всё. Его мысли, его сомнения, его малейшие намерения.

И ничего этого не знаю я. Я, его отец!

Жена, — та спокойна.

— Что ты? Оставь его. Мальчик, как мальчик.

Но мне страшно. Мне страшно. Мне до ужаса страшно.

Как-то я пошёл в «детскую» именно тогда, когда у него сидели товарищи.

Было накурено, шумно и весело.

Когда я пришёл, — стало скучно.

Я наотмашь пожал им всем руки и уселся с самым товарищеским видом.

— Ну-с, о чём, господа, идёт спор? Дайте вспомнить старину!

Разговор не клеился. Я был лишним среди них. Не стеснял, не мешал. Просто был лишний. Как старик или маленький ребёнок бывает лишним в кругу молодёжи.

Они переглядывались.

И в их взглядах я читал:

— Скоро ли этот папахен уйдёт?

Вот слово, которое я ненавижу.

«Папахен».

Сын стал меня так звать с тех пор, как перешёл в университет.

В этом слове есть что-то ласково-ироническое, нежно-уничтожающее.

Словно я стал маленьким в его глазах.

Маленьким выдумывают ласкательные и забавные клички!

И у меня никогда не хватало духа протестовать и потребовать, чтобы он меня так не звал.

Я боялся показаться мелочным, глупообидчивым и вздорно требовательным.

Как же меня звать? «Родитель»?

Итак, тогда «папахен», посидев минут десять, ушёл.

И когда за мной закрылась дверь, — я с горем услышал, как шум, смех, спор снова поднялись там, у них…

Ведь не подслушивать же мне было у двери!

На днях я, наконец, не выдержал и сказал моему сыну:

— Ваня, нам надо с тобой объясниться!

Он рассмеялся.

— Что это ты, папахен? Как в пьесе! «Объясниться». Это в современных пьесах очень принято это выражение! Жена подходит к мужу, муж к жене, отец к сыну: «нам необходимо объясниться»! «Объясниться насчёт наших настроений». Итак, насчёт каких же «настроений» угодно тебе, папахен, «объясниться». Объясняйся! Настроенный сын твой тебя слушает!

Я заметил:

— Не смейся. Я говорю серьёзно. Речь идёт о твоём духовном «я». О твоих мыслях, верованиях. Я — твой отец и хотел бы…

Он стал вдруг совершенно серьёзен.

— Ах, это вот о чём. Отец, я сам хотел поговорить с тобой об этом. Неужели ты думаешь, я не замечаю, как ты беспокоишься, волнуешься, тревожишься.

— Ну, и что же?

Сын обнял меня.

— Отец. Ты уверен, что я тебя люблю? Уверен? Ну, и всё. И будет с тебя.

— Но я хотел бы…

— Ты хотел бы, чтобы твой сын был точной твоей копией? Желание всех родителей! Чтобы я и сейчас, двадцатилетний юноша, думал, чувствовал, видел как ты, мой пятидесятилетний старичок? Да? Чтоб был твоим точным образом и подобием. Но подумай, папахен, что было бы с миром, если бы дети представляли собой точное, второе издание их отцов. Ведь мир не двинулся бы никогда ни на шаг. Если б Каин и Авель были во всём точными копиями Адама и Евы, — мы и по сию пору ходили бы в одежде из листьев!

— Ваня, мне не до шуток.

— И я не шучу, отец. Смотри. Первый и величайший из творцов — Сам Творец. Он создал человека по образу и подобию Своему, но дал ему свободную волю. «Дальше будь тем, чем хочешь». Ты добрый и честный человек. Довольствуйся тем, что я буду тоже добрым и честным человеком на всяком пути, который себе изберу. Изберу сам, свободно!

— Ага! И я, по-твоему, не имею права участвовать…

— В выборе пути для меня? В выборе образа мыслей? В выборе симпатий, антипатий? В выработке взглядов? Но какой же совет ты можешь мне подать? Я его знаю заранее. «Будь таким, как я». Все родители скажут одно и то же. Знаешь, папа, мне кажется, что матери любят своих детей более осмысленной любовью, чем отцы. Мама, например. Она очень любит меня и довольна тем, что я на неё похож. Что у меня её нос, её глаза, её брови. Но ведь она не требует, чтоб я во всём уже был совсем, как она. Чтоб я носил юбки, длинные волосы…

— Ты смеешь смеяться надо мной? Мальчишка! Дрянь!

Я был взбешён. Мне хотелось сказать ему что-нибудь обидное, злое, заставить его страдать.

— Слушай ты, мальчишка!

Его лицо было полно досады. Он пожал плечами.

— Добавьте ещё: «неблагодарный»!

— Да, да! Неблагодарный! Я в своё время был таким же, как и ты! И так же отвечал своему отцу. Но мой отец был крепостник. Это было другое время. Я не знаю, чем теперь увлекаетесь вы, — мы естественными науками. И там искали законное общежитие. Когда отец заметил мне, что я не таков, каким он хотел бы меня видеть, — я ответил ему «умной» тирадой. «Человек самое нелепое из существ, потому что он единственное, которое желает во что бы то ни стало уклониться куда-то в сторону от законов природы. Посмотрите, во всём животном мире, — родители пекутся о детях до тех пор, пока дети не окрепли физически. А дальше лети, беги, ползи куда хочешь!» Мой отец заплакал: «Что же, ты хочешь, чтоб мы жили, как животные?» Для меня это были смешные слёзы. «Слёзы ретрограда». И вот теперь это мне наказание за тогдашнее! В сыне я наказан за отца.