Дмитрий Мамин-Сибиряк - Том 2. Приваловские миллионы

Марья Степановна глубоко веровала в гений Данилы Семеныча. Она была убеждена, что у Шелехова от природы «легкая рука» на золото и что стоит ему только уйти с приисков, как все там пойдет шиворот-навыворот. Поэтому после вспышки со стороны Василия Назарыча Данила Семеныч увлекался на половину «самой», где его поили чаем, ублажали, и Марья Степановна снисходила даже до того, что из собственных рук подносила ему серебряную чарку анисовки. Эта чарка в глазах суеверной старухи имела особенное значение, потому что из нее кушал анисовку еще сам Павел Михайлыч. Когда Шелехов прокучивал все и даже спускал с себя шелковый бешмет, ему стоило только пробраться на кухню к Досифее, и все утраченное платье являлось как по мановению волшебного жезла, а самого Данилу Семеныча для видимости слегка журили, чтобы потом опохмелить и обогреть по всем правилам раскольничьего гостеприимства.

Так и после бури в кабинете Василия Назарыча Шелехов пробрался на половину «самой», где его уже ждала чарка анисовки и кипевший на столе самовар.

— Што больно шумели там? — с приветливой строгостью спрашивала Марья Степановна, указывая глазами на половину мужа.

— Маненько побеседовали… — ухмыльнулся Шелехов, вытирая вспотевшее лицо платком.

— Хороша беседа, нечего сказать!

— Да уж такой случай вышел, матушка Марья Степановна. Ежели разобрать, так оно, пожалуй, следовало бы и поколотить за наши провинности…

— А много набедокурил там, на приисках-то?

— Ох, и не спрашивай, голубушка Марья Степановна!..

— Народ разогнали?

— Разогнали…

— А еще-то што?

— Кассира-то, Работкина, помнишь? Ну, он, подлец, захватил последние денежки и удрал с ними… Уж я его искал-искал, — точно в воду канул.

— А все это водочка тебя, Данилушка, доводит до беды.

— Она, проклятая, — смиренно соглашался Данилушка. — Как теперь из беды выпутаемся — одному господу известно…

— А выпутывайся, коли умел попадаться, — наставительно заметила Марья Степановна.

Шелехов оглянулся осторожно кругом и, наклонившись к самому уху Марьи Степановны, своим сиплым хрипом прошептал:

— Местечко есть на примете, голубушка… Ох, хорошо местечко! Только я теперь самому-то ничего не сказал, пусть у него сперва сердце-то отойдет маненько. Бурят один сплоха натакался на местечко-то.

Это известие совсем успокоило старуху, и она ласково проговорила Данилушке:

— А ты бы поменьше водку-то трескал, отдохнуть бы ей дал а то ведь лица на тебе нет: все заплыло под один пузырь.

— Это от дороги, Марья Степановна… Ведь двадцать ден гнал сюды; так запаливал, в том роде, как генерал-губернатор.

За чаем Марья Степановна поведала своему Данилушке все свои огорчения и печали. Данилушка слушал, охал и в такт тяжелым вздохам Марьи Степановны качал своей победной буйной головушкой.

— А ты слышал про Сережу-то Привалова? — спрашивала Марья Степановна, когда Данилушка допивал уже третий стакан чаю.

— Нет, а што?

— Здесь он ноне живет, в Узле…

От этого известия Данилушка даже привскочил на месте и только проговорил:

— Как здесь?

— А так, приехал и живет.

— У вас-то бывает часто, поди?

— Раньше-то бывал, а вот теперь которую неделю и глаз не кажет. Не знаю уж, што с ним такое попритчилось.

— Я так полагаю, што болесть какая прикинулась, — полувопросительно заметил Данилушка.

— Может, и болесть, а может, и нет, — таинственно ответила Марья Степановна и, в свою очередь, оглядевшись кругом, рассказала Данилушке всю историю пребывания Привалова в Узле, причем, конечно, упомянула и о контрах, какие вышли у Василия Назарыча с Сережей, и закончила свой рассказ жалобами на старшую дочь, которая вся вышла в отца и, наверно, подвела какую-нибудь штуку Сереже.

От Данилушки у Марьи Степановны не было семейных тайн свой человек был в доме, да и язык крепок, — хоть топором руби, не выдаст.

— Есть причина, беспременно есть, — глубокомысленно заметил Данилушка, почесывая затылок. — Видел я даве барышню нашу — прынцесса… Хошь кому не стыдно показать: как маков цвет цветет!

— Цветет-то она цветет, да кабы не отцвела скоро, — с подавленным вздохом проговорила старуха, — сам знаешь, девичья краса до поры до время, а Надя уж в годах, за двадцать перевалило. Мудрят с отцом-то, а вот счастья господь и не посылает… Долго ли до греха — гляди, и завянет в девках. А Сережа-то прост, ох как прост, Данилушка. И в кого уродился, подумаешь… Я так полагаю, што он в мать, в Варвару Павловну пошел.

— Ужо я схожу к нему, — задумчиво сказал Шелехов.

— Сходи, Данилушка, проведай… Мне-то неловко к нему послов посылать, а тебе за попутьем сходить.

Привалов по целым часам лежал неподвижно на своей кушетке или, как маятник, бродил из угла в угол. Но всего хуже, конечно, были ночи, когда все кругом затихало и безысходная тоска наваливалась на Привалова мертвым гнетом. Он тысячу раз перебирал все, что пережил в течение этого лета, и ему начинало казаться, что все это было только блестящим, счастливым сном, который рассеялся как туман.

Хиония Алексеевна зорко следила за ним. Для нее было ясно, что с Приваловым случилось что-то необыкновенное, но что случилось — она не знала и терялась в тысяче предположений. Главное противоречие, сводившее ее с ума, заключалось в том, что Бахаревы ловили выгодного жениха, а выгодный жених давно таращил глаза на богатую невесту… Неужели же она отказала ему, Привалову, миллионеру? Нет, этого не могло быть! Это немыслимо… Не влюбился ли Привалов в Зосю? Нет ли у этой гордячки Nadine какой-нибудь таинственной истории, которую Привалов мог открыть как-нибудь случайно? Хиония Алексеевна напрасно билась своей остроумной головой о ту глухую стену, которую для нее представляли теперь эти ненавистные Бахаревы, Половодовы и Ляховские.

«Разве навестить Привалова под предлогом участия к его здоровью?» — думала иногда Хиония Алексеевна, но сейчас же откладывала в сторону эту вздорную мысль.

Она своими ушами слышала, что Привалов отдал Ипату категорический приказ решительно никого не принимать, даже Nicolas Веревкина. А этот дурак, Ипат, кажется, на седьмом небе в своей новой роли и с необыкновенной дерзостью отказывает всем, кто приезжает к Привалову. Заезжали Половодов, Виктор Васильич, доктор, — всем один ответ: «Барин не приказали принимать…» Виктор Васильич попробовал было силой ворваться в приваловскую половину, но дверь оказалась запертой, а Ипат вдобавок загородил ее, как медведь, своей спиной.

— Скажи своему барину, олух ты этакий, что я умер, — ругался Виктор Васильич. — Понимаешь умер?.. Так и скажи…

Nicolas Веревкин приезжал несколько раз — и совершенно безуспешно Этот никогда не терявший присутствия духа человек проговорил, обращаясь к Хионии Алексеевне, только одну фразу: «Ну, Хиония Алексеевна, только и жилец у вас… а? Уж вы не заперли ли его в своем пансионе под замок?»